Время любить

Козлов Сергей Сергеевич

Ответы на вопросы посыпались мелкими шагами по дороге. Русские уже окружали дом, вот-вот полетят в окна гранаты. Больше у Алейхана не оставалось времени и он, не выбирая цели, выстрелил в окно, так, чтобы пуля, пробив лампочку, ушла в мягкую штукатурку потолка. И тут же, будто сшивая пространство огненными нитями, полетели со всех сторон и во все стороны трассеры.

— Пацанва голопузая! У кого очко без регламента, мать вашу! — выругался командир, приняв выстрел Алейхана за выстрел кого-то из своих солдат.

Страшный сон Алейхана продолжался. Он видел, как выскочил на крыльцо отважный Рагиб, но даже не успел выстрелить, рассеченный пополам длинной очередью из РПК. Потом услышал голос брата, который пытался перекричать

сбивчивый стрекот смерти.

— Не стреляйте, у нас пленные! Или вы их убьете, или мы кинем вам их головы! Не стреляйте! Пленные!

Русский командир тоже стал кричать, чтобы солдаты прекратили огонь. Минуты через три все стихло.

— Эй! — крикнул Дорохов. — Моя бабушка говорила: полонен вскликнет, а убит — никогда.

— Умная бабушка, — ответил Бекхан, — слушай своих поросят!

— Ефрейтор Ермоленко, хозяйственный взвод комендантской роты!

— Сержант Андросов!

С минуту Дорохов молчал, вспоминая, что еще говорила его бабушка в таких случаях, и вспомнил-таки!

— Бабушка предупреждала: не верь чужим речам, а верь своим очам! Да и приговаривала: не доглядишь оком, доплатишь боком!

— Скажи твоей бабушке, чтобы очки одела, а щенкам своим скажи, чтобы стрелять или ползать не вздумали. Я их сейчас на крыльцо выведу, если что — дырок в них будет, как звезд в небе.

— Сегодня облачно, звезд не было, — буркнул Дорохов.

— Я вывожу их!

На крыльцо вытолкнули двух идиотов. Во всяком случае, один точно был идиот, он улыбался, как блаженный. Обкуренный, что ли?

— Спереди любил бы, сзади убил бы, — вспомнил еще одну поговорку Василий Данилович.

— Ну что, посмотрел? Как товар? — Бекхан стоял за спиной у пленных. Карты были в его руках. Снайпера у Дорохова не было.

— Моя бабушка говорила: на торгу два дурака: один дешево дает, другой дорого просит.

— Скажи бабушке, что пару этих внучат я отдам за возможность уйти! И еще: ты скажешь мне, кто нас предал?

— На первое, может, и сговоримся, все равно я тебя в горах достану, вот-вот вертушки будут, а второму ты просто не поверишь.

— А ты меньше болтай, а то один внучек уже в штаны наделал, мне рядом стоять противно. Скажи бабушке, пусть быстрее памперсы русским солдатам готовит. Может, мне ему отстрелить кран, чтобы не текло?

— Стрелять — не думать!

— Тогда думай быстрее, я тут вашего усиления ждать не собираюсь. Могу и по частям их тебе продать. Так что давай машину — «таблетки» или штабного уазика хватит. Зассанца я тебе здесь, как аванс, оставлю, второй поедет со мной. На десятом километре подберешь.

— А откуда мне знать, что ты мне его там по частям не оставишь?

— А ниоткуда. Но я тебе Аллахом клянусь!

— Слышал я ваши клятвы. Для тебя ж это, как бездомной собаке кость пообещать. Да и бабушка сказывала: много обещателей, да мало исполнителей. Ты мне тут своего одного оставь, а я его на десятый километр привезу.

Некоторое время Бекхан молчал. Он едва сдерживал злобу, и холодная взвесь мелкого дождя освежала его раскаленный лоб.

— Ты уже убил моего человека, не тебе ставить условия.

— А что мне было делать? Встречать его на крыльце хлебом-солью?

Эти слова несколько успокоили Бекхана. Если бы русские убили или захватили Алейхана, то майор из кустов непременно похвастался бы этим. Значит, надо принимать их условия игры. Пусть они думают, как им хочется, а Бекхан будет делать, как ему нужно.

— Тогда пусть зоркое око Аллаха следит, чтобы неверные не обманули его воинов, — и добавил еще что-то на чеченском.

Фраза эта была адресована Алейхану, но Дорохов понял ее по-своему.

— Даю честное офицерское слово, что с твоим человеком ничего не случится. Если только ты моего солдатика не изувечишь до десятого километра.

— Подгоняй машину, — скомандовал Бекхан.

Теперь

Алейхан лежал, уткнувшись лицом в мокрую зелень. В первый раз в жизни ему не хотелось стрелять. Он не мог объяснить этого себе сам. Всю жизнь он мечтал стать воином, прославиться во имя Аллаха, но проклятый русский заставил его усомниться: а нужна ли Аллаху проливаемая кровь? Жаль, не успел спросить в ответ: а нужна ли проливаемая кровь Исе-Иисусу, который сам принял муки от жестоких людей? Нет, глупая все-таки вера у русских. Кто ж будет уважать Бога, которого убили позорной смертью? Как можно спасти всех, принимая муки и смерть? Потом вдруг осенило: а в бою можно! Остался прикрывать отход своих товарищей, и умирай, сколько влезет. Но Бог — не воин! Он за одно желание распять Его должен был сжечь всю землю! И осекся, вспомнив слова русского: Алейхан за Бога решает? И сник, ответа не было. Книг не читал, больше дрался и стрелять учился. Алейхан вспомнил, что сказал ему Даман, когда он пришел к нему в дом с новым оружием. Покрасоваться, конечно, пришел, но Даман, словно и не заметил, тяпку точил, и, будто к тяпке обращаясь, сказал: «убивать умеет каждый, но никто из людей не умеет воскрешать. Даже пророк не мог этого. Он всегда говорил, что он смертный и не совершает чудес. Грабить и убивать научиться легко, труднее научиться молиться и строить». «Я буду защищать родину!», — гордо ответил ему Алейхан, хотел сделать это с презрением, но сдержался: во-первых, это отец его любимой, во-вторых, он умеет воевать, он герой. «Ты же герой, Даман?» — позволил себе только напомнить. «Да, я ношу звание героя несуществующей страны. Герой Советского Союза…, - он горько покачал головой, точно сам над собой смеялся. — Нет больше такой страны, Алейхан. И никто не успел ее защитить, потому что враги были внутри. В самом сердце были враги. И у каждого человека внутри есть враг. И если ты пустишь его в свое сердце, то для Аллаха ты потерянный человек. Враг будет управлять тобой». Больше ничего не сказал Алейхану рано поседевший Даман. Старший брат, выслушав рассказ Алейхана, отмахнулся: да у него Аллах, за то, что стрелял в братьев мусульман, отнял разум! Не слушай его! Он вообще еще жив, потому что сам Джохар велел его не трогать. Почему? Одному Аллаху известно…

Из разговоров на родном языке Алейхан понял, что Бекхан оставляет русским самого молодого и немного трусливого Усмана. Русские, вроде, не юлили, подогнали таблетку из хозвзвода, за рулем тот самый прапорщик, которого ждали для обмена. Пора было уходить, но Алейхан хотел дождаться, когда брат благополучно сядет в машину, и они отъедут хотя бы на километр.

* * *

Китаев, услышав выстрелы, остановил отделение. Минуту он колебался, но потом дал команду: все в зеленку, рассредоточиться и на цырлах в обратном направлении! Старцев подождет. В конце концов, тут форс-мажорные обстоятельства. Не преминул еще удивиться: как им удалось не нарваться на засаду каких-то четверть часа назад? С досадой глянул наверх — светало. Небо, похожее на кусок грязного пенопласта, давило на бреющем полете, и не дождь даже, а конденсат какой-то летел с него, точно каждую каплю дробили на миллионы частиц.

Прошло еще минуты две, когда по дороге, подпрыгивая на ухабах, проскочил неуклюжий уазик. Китаев узнал его, это была машина из обеспечения полка. Тут же выглянул из-за соседнего куста снайпер Назиров, шепотом доложил:

— Чехи в машине, но я без приказа стрелять не стал. Да еще сержант там сидел. Со склада. Я раньше его видел.

Старлей кивнул. Выходит, Данилыч нащупал их в каком-то доме уже после зачистки, но у них были пленные, и они договорились на обмен. В дивизии, конечно, по головке не погладят, но у войны свои правила. Стоит ли возвращаться обратно? А вдруг еще что? Китаев махнул бойцам: двигаемся в расположение батальона. Смотреть в оба!