Время Музы

Сакевич Лёля

– Поляк. Угадала, Мари. Адам Мицкевич, господа! Великий поэт современности и борец за свободу Польши. Будьте добры к нему и принимайте радушно, иначе, даю слово, будете иметь дело со мной.

Не знаю, отчего я выбрала такой расхлябанный тон, но друзья баронессы его восприняли как норму – ведь Жорж находилась дома и потому не должна была заморачиваться этикетом.

Графиня грациозно обняла меня, ласково чмокнула в щеку:

– Жорж, солнце мое, как же я соскучилась… Но тебе нужно переодеться и умыться с дороги, у тебя запыленный вид. Пока тебя не было, я посмела немного похозяйничать и приказала накрыть нам завтрак в беседке у пруда, дети уже там. Поспеши, разбуди

Фредерика, и скорее присоединяйтесь к нам!

Будить гениев – мой конек. Если верить навигатору, на втором этаже располагаись апартаменты баронессы, спальни детей и комната Шопена. Странно: Санд спала отдельно от своего гения? И как же она его вдохновляла, позвольте поинтересоваться?..

Не стучась, я приоткрыла дверь – она была незаперта. Тут стояло еще одно, попроще, фортепиано, небольшая кровать под балдахином, у окна конторка с аккуратными стопками нот и серебряной чернильницей. Темные портьеры были задернуты, духота окутывала комнату плотной ватой. Я по-хозяйски раскрыла шторы и створки выходящего в сад окна, чистый воздух ворвался в спальню. Я повернулась к кровати, на которой до сих пор почивал мой гений. Он не слышал рояля в гостиной, громких разговоров и смеха, он сладко и безмятежно спал.

Как и с Есениным, я присела на пол возле спящего героя и присмотрелась к его чертам. Обычный, ничем не примечательный парень: сухое лицо, острые скулы, капризно очерченные бледные губы. Под глазами, как у больного, внушительные синяки. Его нос с горбинкой был уткнут в подушку, тонкие, длинные русые волосы в беспорядке разметались. Вероятно, я слишком пристально глядела на Шопена, потому как через мгновение глаза сони раскрылись, сфокусировались на мне и изумленно округлились.

– Аврора?.. Это не ты… Боже, кто ты?!

Он присел в кровати, испуганно натянул до подбородка одеяло. Руки у него оказались особенными: ладони маленькие, а пальцы тонкие и длинные.

– Это я, твоя Аврора, не бойся… – я села рядом на кровать, ласково двумя ладонями взяла его руку. – Позволь, я полюбуюсь на эти пальцы… Пальцы гения. Как же я хочу видеть, как они летают над клавишами… Но, прежде всего, тебе нужно встать и позавтракать! Мари уже распорядилась. Ой, ты такой забавный – не узнал меня! А давай поиграем: представь, что я – это совсем не я, а кто-то другой, допустим, твоя преданная поклонница. И в таком случае ты мне все здесь покажешь, познакомишь меня со всем… будто бы мы начали все с чистого листа…

– О, Аврора! Душа моя! Начать все заново – да, конечно же, да! Ты больше не дуешься на меня!

Он радостно расцеловал мои руки, полез обниматься. Я промурлыкала:

– Адам Мицкевич.

– Что?..

– Я привезла тебе в подарок Адама Мицкевича. Он ждет, пока ты, соня, проснешься.

– Ве-великий поэт – у нас?! Он ждет в гостиной?..

– Скорее, в саду.

Шопен подскочил (он оказался в забавной длинной ночной рубашке), в спешке принялся одеваться. Прыгая на одной ноге, чтобы другой залезть в штанину, воскликнул:

– О, коварная женщина, почему ты не разбудила меня раньше? Заставить ждать самого Мицкевича?!

Я уверенно подошла к композитору – он был худощав и, по сравнению с мадам, довольно высок. Чтобы взглянуть в серые глаза, пришлось задрать голову.

– Ну что, наше пари в силе? Познакомимся заново?..

– Изволь, моя шалунья, – улыбка у него была потрясающая.

– Итак, где же мадам Санд обычно переодевается и кто ей в этом помогает?

Фредерик, наскоро причесавшись (и даже не завившись), рванул в сад к соотечественнику – разговоров о потерянной родине, полагаю, будет немерянно. А я тем временем решила

освоиться в доме, разузнать, где чьи апартаменты, и вообще, что к чему. А то, не дай бог, припрешься по ошибке в комнату к Листу, вся в халате и бигудях, скажешь, мол, тапочки потеряла – однозначно, поймут неправильно. Гости (по признанию Мари) и без хозяйки неплохо осваивались, поэтому я не спешила на завтрак, решила подойти лишь к его окончанию.

Личные апартаменты мадам Санд были здесь же, на втором этаже. Три комнаты – спальня (будуар), рабочий кабинет и библиотека. Из будуара Авроры можно было пройти к Шопену.

В спальне композитора на глаза попался знакомый таракан. Он деловито ползал по нотным листам, сканируя рукописи, и я уверена, будет начеку даже посреди ночи, когда гению вздумается встать и наиграть что-нибудь. Задачей бота было именно это – показать исключительную, никому другому не свойственную манеру Фредерика Шопена нажимать на клавиши. Удобный угол обзора достигался с бокового бортика инструмента, тут наш рыжий шпион и расположится.

Приличной даме после дороги необходимо переодеться. Нам, солидным баронессам, моветон выходить к ужину в том, что было на нашей светлости с утра. В будуаре послышался шорох – служанка Катрин собиралась помочь своей госпоже.

Девочка, расчесывая волосы, немного замялась.

– Что еще? – спросила я, видя ее бегающие глаза.

– Мадам… Мадам, простите нас, но мы нигде не можем найти маркиза. Утром он завтракал и скучал по вас, но пропал, как только вы приехали… Мы с месье Морисом уже все обыскали, его нет.

Пропал какой-то маркиз. И кто он? Писатель, поэт, художник? Человек пропал – это не шутки! Я небрежно махнула рукой:

– А, не переживай, Катрин. Найдется… Может, спит где-нибудь с бодуна, я слышала, у маркизов такое бывает. В крайнем случае, вызовем полицию.

Видя, как глаза девушки удивленно округлились, я поняла, что сморозила глупость. Ну да ладно. Я сюда не за пьяными маркизами приехала наблюдать, а за господами куда более утонченными.

Меня переодели: поверх нательной сорочки затянули тугой жесткий корсет, широкий кринолин (кольца метра два в диаметре, не меньше!) закрепили лентами на талии, сверху надели три нижних юбки с оборками, а уже после всех этих слоев шло платье. Темно-синее, с открытыми плечами и глубоким, как Мариинская впадина, вырезом. В зеркале я выглядела бомбой во всех смыслах. И огромная, и сексуальная. Чтобы немного сгладить бомбический эффект (и не загореть) Катрин накинула мне на плечи тонкую кисейную косынку. Я повертелась, попробовала присесть, сделать «пистолетик» – не очень удобно, но что сделаешь, мода есть мода. Уфф, посреди лета в такой толще тряпья будет несладко, а кондиционеры здесь появятся лет через двести, не раньше… Катрин еще немного поколдовала с моей прической и отпустила, наконец, меня из своих цепких, но умелых лапок на свободу.

Слуг в доме было не меньше десяти, вели они себя, как истинные роботы: тихие, почти невидимые, исполнительные. Хотя во Франции в это время рабов уже не было, все лакеи были свободными гражданами и нанимались за оплату, преданность дому прямо читалась на их лицах. Для них было честью служить в поместье со старинным гербом. Старик-садовник Пьер и экономка Француаза работали еще в те времена, когда была жива бабушка Жорж Санд, Мари-Аврора Саксонская Дюпен. Именно в ее честь назвали внучку, будущую писателницу Жорж Санд. Кстати, портрет бабули висел в гостиной, в молодости она была прелестна: нежная барышня на голубом фоне в высоком припудренном парике. Глаза у нее были знакомые. Точно такие же, какие я недавно видела в зеркале.