Все они почему-то умирали
Шрифт:
– О! Я хитер, коварен и злопамятен. От меня лучше держаться подальше.
Пафнутьев снова прошел к подоконнику, у которого они недавно стояли с Худолеем, и набрал номер Шаланды. Он знал, что в эти секунды трубка сотового телефона пищит в шаландинском кармане, но тот не откликался на вызов. Значит, важный разговор, значит, надо ждать.
– Слушаю! – наконец прозвучал голос Шаланды.
– Пафнутьев тревожит.
– Давай, тревожь.
– Ты подготовил выступление по телевидению?
– А что?
– Материала хватает?
– Можешь добавить?
–
– Неужели... – голос Шаланды оборвался, он так и не решился произнести вслух мелькнувшую догадку. Слишком уж она была невероятной.
– Да, Жора, да. Еще один труп.
– Кто на этот раз?
– Маргарита Объячева. Жена хозяина.
– Убита?
– Возможно.
– Как?
– Не знаю. На теле видимых повреждений нет.
– Сколько же там осталось живых?
– Пятеро. Телохранитель, его жена, секретарша... Кстати, прекрасная девушка, красавица, умница...
– Остановись, Паша. Кто еще? – взмолился Шаланда.
– Друг семьи Вьюев и объячевский зек Скурыгин.
– Ты присматривай за ними.
– Твои ребята присматривают. Они надежные профессионалы, мимо них даже мышь не проскочит незамеченной. Птица не пролетит. Комар носа на подточит.
– Ладно, Паша. Я вот прикидываю, прикидываю... Осталось пятеро... Четверо из них наверняка убийцы... Они ведь не остановятся... Им следы надо заметать.
– Может, четверо убийц, но не исключено, что один... Может быть, в доме есть какая-нибудь потайная комната, в которой убийца и прячется? Будем думать. Что твой строитель? Как его... Вулых.
– Желает говорить с тобой.
– Да-а-а? – по-дурному заблажил Пафнутьев. – Созрел, значит.
– Чем-то ты ему приглянулся.
– Он мне тоже. Высылай машину за Маргаритой. Передавай большой привет ночным телезрителям.
– Может, подъедешь, выступишь?
– Да боюсь я их тут без присмотра оставлять! Боюсь! – признался Пафнутьев. – Приеду утром, а их уже трое осталось... Нет, Жора, не уговаривай. Кому-то на роду написано блистать в свете юпитеров, а кто-то должен вахтером служить, – жалостливо простонал Пафнутьев.
– Да, Паша, да! Кто для чего создан... С природой не поспоришь.
– Кстати, Худолей опять отличился.
– Все! Мне пора. О худолеевских подвигах расскажешь кому-нибудь другому.
– Я имею в виду, что он весь день не пьет. Ни капли в рот.
– Не верю! – заорал в трубку Шаланда и отключил телефон.
Снова и снова просчитывая события, случившиеся в объячевском доме, пытаясь понять суть происшедшего, Пафнутьев постоянно упирался в нечто необъяснимое – что произошло у строителей? Он мог понять поведение Вохмяниных, и Маргарита была ему понятна, и Света. Хотя и были к ней вопросы, недоумения, но по каким-то своим причинам он отодвигал Свету в сторонку – отойди, дескать, не мешай нашим серьезным разборкам.
Вьюев?
И с этим все в порядке, Пафнутьев мог предсказать его поведение, предвидеть решения – и спокойные, и истеричные, и попросту беспомощные.
Скурыгин становился все более спесивым, он возвращался в свой мир, где привык повелевать
– Мне нужно позвонить, – подошел он к Пафнутьеву через два часа. Я и об этом должен просить разрешения?
– Конечно. Но я разрешаю.
– Знаете... Мне уже расхотелось звонить.
– В таком случае ничем не могу помочь.
– Три месяца назад я пришел в этот дом с сотовым телефоном. Я могу затребовать его обратно?
– Затребовать, конечно, можете. Но получить – нет.
– Почему?
– А я не знаю, где он, куда вы его сунули! – расхохотался Пафнутьев, убеждаясь еще в одной закономерности – спесь и глупость идут рядом, да чего уж там: это проявление одного и того же человеческого качества – ограниченности.
– Я вижу, вам приятно видеть людей в дурацком положении? – спросил Скурыгин.
– Да. А вам?
Поперхнулся Скурыгин, закашлялся, хотел сказать что-то резкое, что сразу поставило бы на место эту прокурорскую крысу, но сдержался, взял себя в руки и промолчал. И правильно сделал. Таких людей Пафнутьев не любил и даже не боролся с этим своим чувством. В мимолетном споре Скурыгин поступил верно, грамотно. Но глупо и самонадеянно, более того, безрассудно он поступил часом позже – позвонил в свою контору, потребовал каких-то ответов, отчетов, кого-то пропесочил за нерадивость, кого-то сдержанно похвалил.
А напрасно, ох напрасно!
Не знал еще Скурыгин, насколько изменился его мир, насколько изменилось собственное положение в этом мире. Два месяца изоляции не проходят безнаказанно нигде, а уж тем более в том рискованном деле, которым он занимался. В течение следующего часа после его звонка о том, что он жив, здоров, что намерен вернуться и снова все взять в свои руки, о том, что он, как и прежде, тверд и решителен – обо всем этом уже знали его партнеры, конкуренты, соратники и прихлебатели.
А не надо бы, ох не надо!
Ну, да ладно, сделанного не вернешь, слово не воробей.
Главное в другом – и со Скурыгиным у Пафнутьева не было неясностей. Он этого человека видел и понимал до самого донышка. Затруднения и полная необъяснимость у Пафнутьева были связаны с Вулыхом и Петришко. Почему один убит, а второй сбежал? Как понимать миллион долларов, если Объячев год не платил им заработанных денег, ограничиваясь кормежкой и постелью? Правда, Шаланда сказал, что Вулых тронулся умом... Пафнутьев в это не верил. О строителях у него сложилось мнение, как о людях здоровых, выросших в ясных отношениях, в своих горах, окутанных чистым воздухом и ежедневной необходимостью зарабатывать на хлеб. Такие люди если и трогаются умом, то чаще это связано с потерей дома, семьи, близких людей, с потерей привычного образа жизни.