Всего одно злое дело
Шрифт:
– Это всё он сделал! – кричал Лоренцо. – Сделайте же что-нибудь, ради любви к Господу!
– Но, синьор Мура, – сказал Сальваторе, – почему же вы думаете, что кто-то может быть в этом замешан, не говоря уже о профессоре? Он же в Лондоне. И уехал уже давно. Скажите, а что говорят врачи?
– Да какое имеет значение, что они говорят! Он ее чем-то накормил. Что-то ей дал. Отравил ее, отравил воду у нас в доме, так, чтобы она умерла уже после того, как он уехал в Лондон.
– Но, синьор Мура…
– Нет! – закричал Лоренцо. – Я чувствую! Чувствую… Он притворился, что помирился с Анжелиной. Ему это было просто, потому что он все равно уже убил ее, и то, что он ей дал, уже было в ней,
Сальваторе обещал, что попытается выяснить, что произошло. И Цинция Руокко была его первой попыткой. Такая внезапная смерть… Они будут обязаны произвести вскрытие. Анжелина Упман находилась под наблюдением врача, это правда, но наблюдали ее по поводу беременности, и ее лечащий врач, естественно, никогда не подпишется под тем, что его пациентка умерла от беременности. Поэтому он, Ло Бьянко, встретится и поговорит с Цинцией Руокко, медицинским экспертом.
Сальваторе встал, когда увидел Цинцию, идущую по заполненной туристами площади. Боже, подумал он со своей обычной реакцией на нее, такая красавица – и режет трупы. Какое же сердце должно биться в ее груди…
Руокко относилась к женщинам, которые могут изуродовать свою красоту, а потом выставлять напоказ это уродство. На ней было платье без рукавов, поэтому следы кислоты, которую она вылила на свою руку, были хорошо видны. Эти шрамы позволили ей избежать свадьбы в Неаполе, на которой настаивал ее отец. Она об этом никогда не говорила, но Сальваторе проверял ее прошлое и возможные связи с каморрой. Было совершенно ясно, что Цинция Руокко никому не позволяет распоряжаться своей судьбой.
Сальваторе поднял руку, чтобы привлечь ее внимание. Женщина быстро кивнула и направилась к нему, не обращая внимания на те взгляды, которые бросались сначала на ее лицо и фигуру, а затем – на уродливые шрамы на ее руке. Она пожертвовала рукой, когда использовала кислоту. Рукой, но не лицом. В тот момент Цинция была в отчаянии, но она никогда не была дурой.
– Спасибо, что встретилась со мной, – сказал Сальваторе. Руокко была занятой женщиной, и то, что она нашла время повидаться с ним на площади, было жестом дружбы, который он не забудет.
Цинция села и взяла сигарету, которую предложил ей Ло Бьянко. Он зажег спичку, дал прикурить ей, прикурил сам и кивнул официанту, скучавшему у двери, которая вела внутрь кафе к витрине с выпечкой. Когда тот подошел, Цинция посмотрела на часы и заказала cappuccino. Сальваторе заказал еще один caffe macchiato, и оба они отказались от предложенных пирожных.
Цинция откинулась на стуле и осмотрела площадь. Наискосок от них, под верандой, гитарист, скрипач и аккордеонист расставляли свои пюпитры, готовясь к трудовому дню. Недалеко от них то же самое делали venditore dei fiori [327] , заполняя ведра букетами.
327
Продавцы цветов (итал.).
– Вчера вечером ко мне пришел Лоренцо Мура, – сказал ей Сальваторе. – Что удалось узнать?
Цинтия затянулась сигаретой. Как и другая женщина, на которую она была так похожа, Руокко делала курение красивым. Ей надо бросать, как и ему. Они оба умрут от курения, если не будут за этим следить.
– Ах, синьора Упман? – сказала она. – У нее отказали почки. У нее в принципе были проблемы, но беременность… – Она аккуратно стряхнула пепел в пепельницу, стоявшую в середине стола. – Врачи ничего
– Синьор Мура?
– Я говорю о враче, Сальваторе.
Он молчал, пока официант сервировал кофе. Парень не упустил случая заглянуть в декольте Цинции и подмигнул Сальваторе. Тот состроил недовольную гримасу, и официант поспешно исчез.
– Каким образом? – спросил старший инспектор.
– Думаю, своим лечением. Только подумай, Сальваторе: беременная женщина попадает в больницу. Она рассказывает о симптомах своему врачу. В ее организме ничего не задерживается. Она слаба и обезвожена. В ее стуле видна кровь, а это указывает на то, что с ней происходит нечто большее, чем просто утренний токсикоз. При этом никто больше в семье не болеет – а это важный момент, друг мой, – и ни у кого больше не наблюдается схожей симптоматики. Итак, врач делает предположение и, основываясь на этом предположении, прописывает лечение. В обычных условиях это лечение ее не убило бы. Оно, наверное, не вылечило бы ее, но уж точно не убило. Ее состояние улучшается, и она возвращается домой. А затем болезнь возвращается с удвоенной, с утроенной силой. А потом она умирает.
– Яд, – предположил инспектор.
– Может быть, – ответила Руокко, вид у нее был задумчивый. – Но я не думаю, что это был тот яд, который мы подразумеваем, когда произносим само это слово. Понимаешь, для нас яд – это что-то привнесенное извне: в еду, питье, воздух, которым мы дышим, в другие вещества и предметы, которые мы используем в нашей обычной жизни. Мы не думаем о яде, как о чем-то, что производит наш организм из-за ошибки врачей, этих сомнительных специалистов, которым мы так верим.
– Ты хочешь сказать, что какие-то действия врачей активировали яд в ее организме?
– Именно это я и хочу сказать, – кивнула Цинция.
– И такое возможно?
– Я считаю, что да.
– А это можно доказать? Мы можем представить синьору Муре доказательства, что никто не виноват в том, что произошло? То есть что никто ее не травил. Это можно доказать?
Цинция посмотрела на него и погасила сигарету.
– Ох, Сальваторе, – сказала она. – Ты неправильно меня понял. Что никто не виноват в ее смерти? Что это просто была ужасная ошибка со стороны ее врачей? Друг мой, я совсем не это имею в виду.
Май, 11-е
Лукка, Тоскана
Анжелина не была католичкой, но семья Мура обладала таким большим влиянием в городе, что ей устроили отпевание в католическом храме и погребение на городском кладбище в Лукке. Сальваторе приехал на похороны из уважения к семье Мура и потому, что хотел показать Лоренцо, что он действительно занимается смертью женщины, которую тот любил и которая носила под сердцем его ребенка. Однако у старшего инспектора была и другая причина появиться на кладбище: он хотел понаблюдать за поведением присутствующих. Оттавия Шварц расположилась на большом расстоянии от могилы и тоже наблюдала. Ей было приказано тайно сделать фотографии всех присутствовавших.