Всеобщая история

Полибий

Ближайшим поводом к войне послужили нападения этолийских пиратов на мессенян и вторжение этолийского гарнизона из Фигалии в Мессению под начальством Доримаха (221 г. до Р.X.). В ожидании соизволения Филиппа и прочих союзников на принятие мессенян в македонско-эллинский союз и до формального объявления войны Этолии Арат открыл военные действия против отрядов ненавистных ему этолян, но до прибытия Филиппа в Пелопоннес терпел поражение за поражением. По вступлении в Пелопоннес и до конца войны Филипп распоряжался делами Эллады по своему усмотрению, действовал не как союзник эллинов, но как начальник их. Он письменными требованиями созывает союзников в Коринф для обсуждения предстоящих мероприятий, умиротворяет Спарту и возобновляет дружественный союз с нею, проявляя в этом деле, как выражается наш историк, благородство души. Когда в Коринфе принято было решение начать войну против этолян, Филипп обращается к ним с требованием: или немедленно явиться в союзное собрание и оправдаться от возводимых на них обвинений, или принять, войну. Ахеяне в очередном собрании в Эгии утвердили решение коринфского собрания, и, когда явился в Эгий Филипп, они возобновили договор с царем, заключенный Антигоном Досоном. С временным удалением Филиппа в Македонию ахеяне снова терпят неудачи; Спарта переходит на сторону этолян, вторжение которых в Ахаю имеет своим последствием отказ нескольких ахейских городов, Димы, Фар и Тритеи, от взносов в союзную казну. Возвращение Филиппа в Пелопоннес поправило дело ахеян, но царь занял собственным гарнизоном Трифилию для наблюдения за Мессенией

и Элидой. После счастливого похода на Ферм (218 г. до Р.X.) Филипп созывает войска союзников в Тегею, а опоздавшие мессеняне спешат в Лаконику на соединение с Филиппом, дабы не навлечь на себя подозрения в нерадивости. Еще раньше этого царь решил было без ведома союзников привлечь к союзу элейцев, ради чего отпустил без выкупа пленного Амфидама и через него обещал элейцам отпустить и прочих пленников их, если только они согласятся заключить с ним дружественный союз. Однако наиболее поучительно окончание войны. Ближайшим советником его в этом деле был Деметрий из Фароса, по внушению коего Филипп заключил мир с этолянами в Навпакте (217 г. до Р.X.), чтобы воспользоваться трудным положением Рима, теснимого Ганнибалом и распространить завоевания на запад. «Теперь уже вся Эллада покорна ему, — уверял Деметрий, — будет покорна и впредь: ахеяне по доброй воле из расположения к нему, этоляне из страха. Между тем Италия и переправа к ней будут первым шагом к завоеванию всего мира, каковое приличествует ему больше, чем кому бы то ни было иному» ²³⁶*. При этом достойно внимания, что призыв к единению македонян и эллинов ввиду «надвигающегося с запада облака» вложен историком все-таки в уста этолийца Агелая, а не ахеянина.

Дальнейшая судьба ахейского союза составит предмет особого очерка, в котором мы постараемся выяснить отношения римлян к эллинам до обращения Эллады в ахейскую провинцию и воззрения Полибия на эти отношения.

Пока мы обязаны отметить в нашем историке слабость общеэллинских симпатий и патриотического чувства, которое некогда одушевляло героев Эллады в борьбе с мидянами и македонянами. Тот самый Полибий, который радостно приветствует образование ахейского союза и освобождение Пелопоннеса от македонского ига, питает наравне с Аратом чувства непримиримой вражды к Клеомену и этолянам и готов оправдывать политику, которая жертвовала независимостью и неприкосновенностью ахейского союза, в награду за то обещая ослабление или даже уничтожение эллинских государств, неприязненных Ахае. Историк не замечает, что подобная политика только усиливала господство македонской династии, преследовавшей свои цели и не расположенной терпеть независимость и свободу каких бы то ни было эллинских республик, менее всего союзных организаций. Поддержка, оказываемая македонскими владыками одной из борющихся сторон, разрешалась обыкновенно истощением сил обеих и подчинением чужим политическим расчетам. В большей еще мере, нежели Антигон, Филипп был хозяином Пелопоннеса. Если Антигон устраивал Аргос по своему усмотрению и давал Мегалополю в законодатели перипатетика Пританида, то Филипп посадил на должность союзного стратега ахеян угодного ему, ничтожного Эперата; в народное собрание ахеян царь явился без приглашения, самовольно. Весною 218 г. до Р.X. Филипп через должностных лиц созывает ахеян в народное собрание, чтобы получить хлеб и деньги для войска. Правда, он дарит ахеянам Псофид и потом Орхомен.

Но Полибий, подобно большинству своих просвещенных современников, поддавался обаянию силы и склонен был признать не только неизбежность, но и справедливость совершившегося факта. С другой стороны, он не возвышался над большинством современников и в том отношении, что оценивал события с точки зрения временных, ближайших выгод собственной политической общины или союза общин; ему чуждо было такое понимание совершающихся или в недалеком прошлом совершившихся событий, которое обличало бы всю суетность надежд, возлагаемых на «мягкость и великодушие» македонского владыки, на «честность его помыслов», и потому деспотическое обращение ничем не сдерживаемого Филиппа с обессилевшей Элладой представлялось ему случайным последствием перемены в характере царя, перемены, происшедшей будто бы от того, что царь вышел из-под благотворного влияния Арата. Но никто больше самого Арата не помогал водворению Антигона Досона в Пелопоннесе, никто больше его не содействовал упрочению владычества Филиппа над Элладою. Немезида жестоко покарала Арата за близорукость: он умер насильственною смертью, будучи отравлен по распоряжению Филиппа. «Так-то награжден я за дружбу к Филиппу», — говорил Арат, умирая от яда. Полибий укоряет Демосфена за его излишний афинский патриотизм, потому что Демосфен осуждал допущение Филиппа и Александра в Пелопоннес; сам он сочувствует вмешательству македонских царей в дела Пелопоннеса, потому что оно обращено было против Спарты на пользу близких и дорогих для нашего историка мегалопольцев и прочих аркадян. Но македонское вмешательство должно было кончиться и кончилось на самом деле расторжением союзных организаций в этом самом Пелопоннесе, насаждением тиранов в городах и помещением чужеземных гарнизонов, расторжением тех отношений, беспощадная борьба с которыми стяжала наибольшую славу любимцу Полибия — Арату. При более внимательном отношении нетрудно заметить постоянную связь, в какой находились рост ахейского союза и ослабление Македонии. Союз ахеян возродился, когда македонская династия занята была войнами с галлами и ослаблена домашними смутами; второй период развития федерации открылся смертью Деметрия II, в котором эллинские тираны потеряли своего кормильца и опору. Конец македонской гегемонии в Пелопоннесе, водворившейся при Антигоне Досоне, ознаменовался после 198 и 196 гг. до Р.X. быстрым расширением ахейского союза; но теперь на месте македонских царей был римский сенат.

Как с македонской гегемонией, так еще скорее примирился историк с римским завоеванием. Непосредственное чувство эллинского патриотизма и свободы было более живуче в массах пелопоннесцев и в грубых этолянах. Клеомен вернее, нежели Арат, воплощал в себе эллинские предания, и в союзническую войну восторжествовавшая в Спарте народная, или клеоменовская, партия поспешила заключить союз с этолянами. Опору македонскому влиянию Антигон Досон нашел в спартанской олигархии. Впоследствии в борьбе с Римом упорное сопротивление завоевателю оказывали народные партии в городах и союзах, а беспощадность римлян по отношению к этолянам обусловливалась неуступчивостью их и всегдашнею готовностью встать самим против завоевателя и соединить около себя прочих эллинов во имя независимости родной земли. Рассудительное меньшинство, к коему принадлежал и Полибий, видело спасение Эллады единственно в примирении с совершившимся фактом и, стараясь подыскать оправдание для своего поведения в воображаемых несравненных достоинствах как самого победителя, так и его учреждений, поставляло в заслугу себе заботу о возможных улучшениях в положении завоеванной Эллады. Народные массы, напротив, увлекаемые до самозабвения любовью к родине, готовы были погибнуть в непосильной борьбе за свободу. Предоставленные самим себе, разъединенные предшествующей историей и социально-экономическими распрями, они не находили ни целесообразных орудий борьбы, ни таких форм общежития, которые сплотили бы всех или по крайности значительное большинство эллинов в единую политическую и военную силу. Не более дальновидны и изобретательны были и их вожди; более благоразумные из них, сознавая бесплодность сопротивления и не теряя самообладания, предпочитали приспособляться к новому порядку вещей и тем спасти хоть что-нибудь от разрушения и гибели. Личности, к концу ахейской войны выдвинутые на поверхность движения только тем, что не останавливались ни перед какими средствами, лишь бы дать исход народному возбуждению, не обладали ни политическими, ни военными дарованиями, и люди благомыслящие, как Полибий, например, почитали деятельность их более пагубною

для Эллады, чем самое завоевание. Во всяком случае, на первых порах завоевание приносило с собою некоторое умиротворение, и потому нельзя не верить Полибию, что по разрушении Коринфа и водворении римского господства у всех на устах была поговорка: «Если б не скорая гибель, мы пропали бы». Примирение совершалось тем легче, что роковой конец борьбы с Римом более проницательные из эллинов давно предвидели. Так, Филопемен с уверенностью говорил: «Настанет некогда пора, и эллины вынуждены будут исполнять все по приказу».

В заключение настоящего очерка нам остается изложить существенные черты союзной организации ахеян.

К сожалению, для характеристики взаимных отношений между центральной властью союза и отдельными членами его мы не располагаем документом, равносильным по значению надписи Уссинга, которая проливает свет на союзное устройство этолян. Однако и здесь эпиграфические свидетельства, особенно орхоменская надпись, объясненная Фукаром и Диттенбергером, значительно восполняют литературные известия. Сверх того, показания историков об ахейской федерации гораздо обильнее и яснее, нежели об этолийской, а это помогает раскрыть подлинную связь и смысл некоторых исторических явлений, односторонне освещенных историком, который или сам был участником событий, или черпал свои сведения из не беспристрастных источников.

Когда Фюстель-де-Куланж или Фримен противополагают ахейскую федерацию этолийской, как союз равноправных членов на одной стороне, произвол и господство на другой, то нельзя не видеть в таком заключении новых историков зависимости от суждений главного свидетеля, Полибия. Равенство, свобода, истинное народоправство, в основе коих лежало благородство ахеян и милосердие, были, по выражению Полибия, причиною и источником объединения и благополучия пелопоннесцев в ахейской организации. Во всех своих предприятиях ахеяне преследовали только благо союзников, свободу отдельных государств, объединение пелопоннесцев; в этом они видели высшею награду за все труды, какие поднимали на себя. Для полноты единства Пелопоннеса в ахейском союзе недоставало, по мнению нашего историка, только общих стен, которые и внешним образом превратили бы всех пелопоннесцев в равноправных граждан единой общины: «во всем остальном существовали единообразие и сходство в отдельных городах и в целом союзе; все пелопоннесцы имеют одни и те же законы, пользуются общими мерами, весом и монетою, имеют общих должностных лиц, членов совета и судей». Когда Филипп и союзники собирались идти войною на этолян, они обязывались помогать друг другу в борьбе с этолянами за возвращение отнятого у каждого из них, восстановить исконные учреждения у всех, кто по принуждению вошел в этолийский союз, «дабы они владели своими полями и городами, избавлены были от гарнизонов и от дани, жили независимо по исконным законам и установлениям» ²³⁷*. Самая публичность и торжественность подобных заявлений способна укрепить в читателе ту мысль, будто союзное устройство этолян держалось единственно на терроре, насилии и вымогательствах, будто ахеяне во всем своем поведении держались начал, не имевших ничего общего с порядками этолийского союза.

Раньше мы собрали свидетельства надписей и историков, далеко не отвечающие тем краскам, в каких представляются этоляне Полибию и Ливию. С другой стороны, из истории ахейского союза мы уже знаем некоторые факты, разрушающие идиллическую картину взаимных отношений ахейских союзников. В меньшем еще согласии с нею находятся позднейшие события в ахейском союзе из времени Филопемена и следовавшего за ним, т.е. из того времени, когда наконец ахейский союз вмещал в себе весь Пелопоннес. Этот период ознаменовался жестокостями против Спарты и Мессены; оба города предпочитали зависимость от Рима принадлежности к союзу ахеян. Внутри союз раздирали междоусобные распри ²³⁸*. В действительности ни ахеяне, т.е. союзные власти ахеян, ни отношения к ним союзных общин не представляли собою чего-либо исключительного или совершенного по сравнению с порядками в других политиях. Преимущество ахеян, как и этолян, состояло в применении к общежитию федеративных начал, которые при наличности других условий способны были бы объединить Элладу и спасти от завоевания.

Единство политической организации выражалось прежде всего в том, что все граждане союзных общин носили имя ахеян, происходили ли они из городов собственно ахейских, или вошедших в союз в разное время. Так, в афинской надписи, относящейся ко времени после вступления в союз Мессении (191 г. до Р.X.) и объясненной Рангави, упоминаются в числе победителей на афинском празднестве Менандр, сын Мениппа, ахеец из Аргоса, Никомах, сын Леонида, ахеец из Мессены, и в трех местах начертано было женское имя аргивянки из Ахаи. В орхоменской надписи не раз повторяется, что орхоменцы стали ахеянами ²³⁹*. Согласно с этим монеты союзных городов имеют после имени города, чеканившего монету, имя ахеян: коринфян ахеян (или ахейских), сикионян ахеян, элейцев ахеян, тегеян ахеян и пр. На лицевой стороне монет изображен Зевс, патрон ахейского союза, на оборотной — другое союзное божество, панахейская Деметра ²⁴⁰*. Плутарх свидетельствует, что со вступлением Сикиона в союз граждане его стали именоваться ахеянами; то же самое о всех ахейских союзниках передает Полибий ²⁴¹*. Как свидетельства надписей, так и начертания на монетах показывают, что союзные общины владели, так сказать, двойным правом гражданства: местного и общесоюзного ахейского. Можно думать, что принадлежность к союзной организации ослабляла местную исключительность, свойственную древнеэллинским общинам. Вероятно, звание ахейского гражданства облегчало натурализацию в отдельных союзных общинах; по крайней мере относительно Арата, сикионца по происхождению, мы знаем, что в Коринфе он имел дом, а в Аргосе был выбран местным стратегом. За отсутствием других аналогичных примеров мы должны, впрочем, считать положение Арата в Коринфе и Аргосе исключительным как последствие дарования ему этими городами гражданства за оказанные услуги. В одной из ахейских надписей мы имеем довольно длинный список лиц, которым ахейский город дарует права гражданства во внимание к особым заслугам каждого, а в другой надписи, плохо сохранившейся, определяются и условия получения такового права ²⁴²*.

В чем состояло единство мер и весов в ахейском союзе, мы не знаем за отсутствием каких-либо об этом сведений.

Орхоменская надпись, содержащая в себе не самый акт включения Орхомена в союз, но состоявшееся вслед за сим соглашение по устроению некоторых дел в новом союзном городе, поименовывает союзные божества, которые должны быть призываемы в свидетели одинаково обеими сторонами, подлежащими властями ахеян и орхоменян. Следовательно, политическое единство союза выражалось в признании общесоюзных божеств: «Зевса Амария, Афины Амарии, Афродиты и всех божеств».

Общим именем и культом соединенные между собою политические общины составляли один народ. Официальное обозначение его было «союз ахеян», или «ахеяне», удостоверенное и надписями, и теми особенно местами в сочинениях историков, которые имеют вид извлечений из документов. Как мы сказали выше, древнейшее документальное упоминание об ахейском союзе относится к 266/265 г. до Р.X. ²⁴³* Наряду с официальным термином употребительны были и другие названия, отвечавшие понятию единого народа или тесного союза общин: народ ахеян, государство ахеян, общее государство, общее союзное государство, составное государство ахеян и пр. Постановления народного союзного собрания были равно обязательны для всех членов союза и вопреки ошибочному уверению Дюбуа не нуждались в утверждении собраниями отдельных общин. Заключения французского ученого построены на недоразумении. В привлекаемом им месте Полибия речь идет не о членах ахейской федерации, но о тех союзниках ахеян и Филиппа, с которыми они поднимали союзническую войну на этолян ²⁴⁴*. Одно подобное свидетельство способно было бы разрушить представление об единстве ахейского народа; но такого свидетельства нет.