Встречи на Сретенке
Шрифт:
Что ж, может быть, на миг прихваченное взглядом лицо того бойца ушло из памяти, и это он, тот самый, который сейчас выплеснул накопленную за годы инвалидности ненависть, считая виноватым во всем Володьку.
Он дошел до памятника Пушкину и присел на скамейку. У памятника, как и в сорок втором, лежали цветы. Сразу вспомнилась арбатская старушка с ее единственным цветком, так растрогавшая его тогда. Вряд ли жива она. Но эта мысль пробежала мельком. Володьке было нехорошо, он никак не мог успокоиться, стряхнуть кинутый в него склизкий и словно бы прилипший комок.
Чтобы рассеяться и не думать об этой встрече, он стал разглядывать проходящих по бульвару людей. Было много военных, порядочно инвалидов... Некоторые женщины и девушки хорошо одеты, не в наше, москвошвеевское, а в американское, может, и немецкое, не разберешь. Того и другого на московских рынках предостаточно. Подложенные плечики делали женские фигуры строгими, а погончики на платьях напоминали о недавней войне.
Володька вдруг почувствовал себя одиноким среди множества людей, идущих мимо него, спешащих по каким-то своим делам, сидящих на скамейках и, видно, ждущих кого-то... Ему захотелось встретиться с кем-нибудь, поговорить, в общем, не быть одному, и он вытащил блокнот с Майкиным телефоном.
– Неужели это ты?
– обрадованно воскликнула она, услышав его голос. Хочешь встретиться? Очень хорошо. Давай в восемь... Приглашаешь в ресторан? В какой? Не знаешь? Пойдем в кафе "Националь". Около него и встретимся. Хорошо.
Потом она сказала, чтобы он пришел пораньше и занял очередь, там всегда много народа.
До вечера еще полно времени, и Володька пошел домой... Пришедшая с работы мать не обратила внимания, что он принарядился, то есть с грехом пополам выгладил гимнастерку и почистил сапоги. Синий шевиотовый костюмчик, купленный в тридцать восьмом в бывшем "Мюре и Мерилизе", оказался узок. Он долго примерял, вертясь перед зеркалом, и вспоминал историю его покупки: всю ночь простояли они с приятелем на Пушечной, укрываясь в парадных от милиции, а утром влились в толпу, которая понесла их к дверям магазина, прижала, потом взметнула на четвертый этаж... Костюмы они купили одинаковые, выбирать особенно было не из чего, и около часа дня вышли с торжественными лицами, крепко держа в руках пакеты - это были первые костюмы в их жизни.
– Мама, не жди меня к ужину. Я вернусь, наверно, поздно, - сказал Володька.
– Куда ты отправляешься?
– Поброжу по Москве... Может, зайду куда-нибудь. Надо же отметить возвращение.
– Хорошо, Володя. Только не трать много денег. У нас же нет никаких перспектив, - вздохнула она.
– Да, мама...
Слова матери сразу испортили настроение, ужин в ресторане стал чем-то недозволенным: действительно, какое у него право выбросить сегодня пятьсот рублей - а именно такую сумму прикинул он, зная ресторанные цены, - когда впереди только пенсия и стипендия, которые вместе составят, наверно, не больше того, что он задумал истратить.
"А ладно, какого черта!
– подумал он.
– Провоевать почти всю войну, остаться живым и не иметь права посидеть с женщиной в ресторане. Вон они, нашивки за ранения - два легких, два тяжелых! Это же кровь! Чего еще раздумывать!" - отбросил он сомнения и прибавил шагу.
Около кафе "Националь" стояла очередь, человек тридцать... Не успел спросить, кто последний, как подошла Майя и, схватив его за рукав, отвела в сторону.
– Я совсем забыла, Володька... Здесь могут попасться знакомые. Пойдем в другое место.
– В "Коктейль?" - спросил он.
– Туда тоже не стоит.
– Куда же?
– Не знаю... Пойдем пока просто прогуляемся.
– Она взяла его под руку, и они пошли вверх по Тверской.
Володька любил старые названия московских улиц, да и неудобно было говорить "пойдем по Горького". Надо было прибавлять "улице", а это лишнее слово всегда выпадало, и получалась нелепость.
– Володька, ты очень дружил с Сергеем. Где он сейчас?
– спросила Майка.
– Жив. Но еще не демобилизовался.
– Мы встретились в сорок втором... Он был в штатском при "звездочке" и вроде не собирался воевать.
– Он пошел, Майя.
– А его отец? Сергей говорил что-то о посылках... без которых...
– Отец сам отказался от его помощи, - перебил Володька.
– Через два года он должен выйти... Сережке повезло, его взяли в школу военных переводчиков.
– Повезло?
– усмехнулась она.
– Наверное, сам объявил, что знает немецкий.
– Возможно...
– безразлично протянул Володька.
– Он тебе ничего не рассказывал... про меня?
– Майка взглянула прямо в глаза Володьке.
– Про тебя? Говорил, что ты стала роскошной женщиной, - улыбнулся он.
– И был прав.
– Терпеть не могу этого слова! Больше ничего не говорил?
– Ничего.
Ему показалось, что она облегченно вздохнула, но он не придал этому значения.
– Куда же нам зайти? Я настроился посидеть где-нибудь.
– Володька, у тебя, наверно, не так много денег? Давай просто пошатаемся по Москве...
– Может, зайдем в самотечную "Нарву"?
– В эту забегаловку? Нет, Володька, погуляем. Разве тебе не приятно бродить по Москве... победителем, - досказала она.
– Да, победителем, - задумчиво сказал Володька.
– Правда, Вовка Деев при нашей встрече высказался: войну-то выиграли, а мы с тобой калеки...
– Не смей об этом!
– резко прервала Майка.
– Знаешь, когда шла война, не страшно было никакое увечье, а вот сейчас... На параде-то не мы прошлись, - закончил он.
– Впереди вся жизнь, Володька. Неужели ты этого не понимаешь?
– Умом понимаю, но вот почувствовать это душой что-то не получается, задумчиво произнес он.
– Получится, - она дотронулась до его руки и слегка пожала.
Они вышли к Страстному бульвару, повернули направо и двинулись к Трубной. Возле пивной, где сегодня напророчили Володьке скорую смерть, он остановился.
– Зайду куплю папирос. Подожди меня.
Через несколько минут он вышел с пачкой в руках. Около Майки стоял какой-то пожилой, хорошо одетый мужчина и, держа ее за локоть, что-то говорил. Володька подошел и с недоумением уставился на него.