Вся жизнь и один день
Шрифт:
— Воды-то в реке прибыло, — сказал Молодой — все зубы у него были железными, — Скоро снег должон выпасть.
— Да, — сказал Семенов. — Но для снега еще рановато…
— Не говорите, — сказал Молодой.
Он полез в чемодан, достал спички, потом не спросясь Семенова — положил на вымытую ливнем земляную лысину охапку высохшего на солнце хвороста, на него дрова потолще и стал разводить огонь. Трое других, придвинув к огню сучковатый неразрубленный ствол лиственницы, который притащили Семенову летчики, развешивали на нем для просушки одежду.
Семенов смотрел на своих гостей внимательно, ничего не говоря, изучая их. И они между делом тоже его изучали, — так сказать, приглядывались, как собаки припихиваются. «Не иначе — бичи», — подумал Семенов. Он и раньше видал их на Севере, — правда, никогда не встречался с ними вот так, один в тайге, но его всегда поражало в их лицах какое-то странное нечистое выражение… было это и в улыбках, и в блеске глаз, и во всем выражении лиц. «Нечто порочное, — думал Семенов, — а вот попробуй-ка — объясни! Только нарисовать это можно…»
Он раскурил трубку…
— Какой табак-то у вас? — повел носом Молодой. — Видать, не нашенский?
— Голландский, — сказал Семенов.
— А — извините спросить: по каким делам вы здесь пребываете? — подчеркнуто вежливо спросил Семенова Седой. — Экспедиция — или как?
— Экспедиция, — кивнул Семенов.
Он знал: сказать, что просто отдыхает, проводит здесь свой отпуск — рисует и рыбачит, прозвучало бы слишком странно: кто же приезжает в тайгу просто так — комаров кормить? Приличные люди отдыхают на юге, у Черного моря…
— Геологи? — снова спросил Седой.
— По спецзаданию, — небрежно сказал Семенов, зная по опыту, что этот загадочный его ответ сразу внесет ясность в их отношения. Так он всегда отвечал, и всегда были довольны — даже придирчивые пьяные, с особо развитым у них на Севере чувством шпиономании.
И действительно — бичи сразу посмотрели на него с каким-то спокойным удовлетворением.
— Сейчас я тут один, — добавил Семенов, чтобы сразу все объяснить. — Подготавливаю кое-чего… Вертолетом меня забросили. Завтра-послезавтра прилетят остальные.
«Ну, конечно! — подумали бичи. — Конечно, вертолетом забросили, а иначе он как бы сюда попал? Видать, шишка!» — они были окончательно растроганы такой встречей.
— Сами-то откуда будете? — снова спросил Седой: он оказался самым общительным.
— Из Москвы я, — сказал Семенов. — А вы — небось работу кончили и домой?
— Точно! — железно улыбнулся Молодой. — В Кожим скатываемся — поселок такой — километров двести отсюда… Бичи мы! Бывшие интеллигентные люди! Слыхали?
— А как же! — тоже улыбнулся Семенов.
— Ну, ладно тебе! — вскинулся вдруг на Молодого Седой бич. — Начальник сами знают! И чего болтать зря?
«Нервный, бедняга!» — отметил Семенов и сказал:
— А вы зовите меня просто: Петром Петровичем… Сейчас обсушитесь, чайку выпьем…
— Может, чего покрепче найдется? — полузаискивающе, полунагло спросил Старый бич.
— Ну, ты! — опять вскинулся Седой. — Чего лезешь?
А Великан молча смотрел в огонь, подправляя в нем палочкой обуглившиеся поленья. Сидел он, как и другие, в одних трусах да рубашке. Но все хлопали себя по голым ногам, отгоняя редких комаров, — а Великан не обращал на них никакого внимания.
— Рассказали бы какой-нибудь анекдот, Петрович! — попросил Седой. — Какой-нибудь новый, московский…
— Я знаю всю жизнь только один анекдот, — ответил Семенов.
— Это почему же? — удивились вдруг все, уставившись на него, ожидая чего-то необычного после этих слов: может, это и есть «новый анекдот»?
— А потому, что я их все забываю. Нет у меня памяти на анекдоты.
Бичи радостно рассмеялись, довольные: интересный человек этот москвич, — анекдотов не помнит!
— Один анекдот только помню. Привязался ко мне на всю жизнь, с детства… Вот он…
Бичи наклонились, с нетерпением глядя Семенову в рот.
— Приходит домой муж. Жена читает в кровати книгу. Муж спрашивает: «Это роман?» Жена говорит: «Роман, вылезай, нас открыли!»
Бичи радостно взмахнули руками и стали хохотать, раскачиваясь: «Роман, говорит? А-ха-ха!» — «Читает, говорите, книгу?! — А-ха-ха-ха!» — «Вылезай, говорит, открыли! А-ха-ха-ха!»
— Вот тебе и «московский»! — сказал дотоле молчавший Великан, вытирая слезы.
«Непонятно, — подумал Семенов. — Действительно ли им так понравился мой анекдот? Или они из вежливости смеются… Глаза-то вон какие хитрые, особенно у Молодого».
— А кому она говорит — вылезай? — спросил вдруг, насмеявшись, Старый бич.
— Как — кому?! Мужу она говорит! — сердито вскинулся Седой.
— Лапотник! — огрызнулся Старый.
— Это я-то лапотник? Я-то? — Седой бич сразу покрылся красными пятнами. Он встал, сжимая кулаки. Очень уж, видно, нервный был.
— Козел ты, — спокойно сказал Старый бич.
Седой уставился на него, подрагивая щекой и сопя.
— Кто козел?! — взвизгнул он.
— Вы успокойтесь, ребята! — заволновался Семенов. — Так хорошо, уютно сидели… Садитесь, пожалуйста…
Седой сел, тяжело дыша. Потом он вдруг сказал, обращаясь к Семенову:
— Вот вы рассудите нас, Петрович! Читал я недавно книгу. Там говорится, что в Египте нашли какую-то гробницу — и совершенно неразграбленную! Ожерелья в ней разные нашли, драгоценности… Ну, в общем, клад! А он, — кивнул он на Старого бича, — он говорит, что такого не может быть! Что все гробницы разграблены!
— Изо всех гробниц, — забубнил Старый бич, — одна только и была не разграблена: это гробница Тут-ан-Хамона. Мне Васька говорил, кореш мой. А остальные все разграблены были…