Вы любите пиццу?
Шрифт:
– Довольны, Одри?
– Это вам я обязана успехом…
– Ну, в первую очередь – себе самой, верно? И каковы же ваши дальнейшие планы?
– Еще год придется провести в Лондоне – надо получить звание магистра, а потом скорее всего отправлюсь в Челтенхем.
– Правильно. Глучестершир – очаровательное место. А сейчас, значит, возвращаетесь в Лондон?
– Всего на неделю. Хочу съездить в Геную.
– Счастливица – едете в Италию! Постарайтесь побывать в Неаполе. Город того стоит.
Одри рассмеялась.
– Увидеть Неаполь – и умереть, не так ли?
– От этого не всегда умираешь, Одри… Так было бы слишком легко…
Девушку удивила горечь, прозвучавшая в словах учителя. Он это заметил.
– Старая история… Наверное, я зря не довел ее до конца. Во всяком случае, мне жаль тех, кто способен пожить в Неаполе и не испытать потрясения… Впрочем, вы слишком уравновешенны, мисс Фаррингтон, чтобы Неаполь смог околдовать вас и навести порчу…
– Вас это, кажется, огорчает?
– Быть может… Понимаете, Одри, бывают раны, которые, если удается выжить, придают смысл существованию…
– Раны? Но что они могут вызвать, кроме сожалений?
– Вот именно, дитя мое, вот именно…
Алан Рестон ждал Одри на Паддингтонском вокзале. Вежливо поцеловав ее в щеку и поздравив с успехом, он сообщил о точной дате отплытия «Герцога Ланкастерского», на котором Одри, Алан и его мать, Эйлин, собирались плыть в Геную. Все, стало быть, шло по плану. Впрочем, с Аланом никаких сюрпризов ждать не приходилось;
Рестон покинул невесту у дверей родительского дома в Кенсингтоне. Оставшись одна, Одри облегченно вздохнула. Алан очень мил, конечно, но до чего же скучен!
Люси Фаррингтон обняла дочь, расцеловала, назвала ее своим дорогим детенышем и принялась расспрашивать, не замерзла ли она, не проголодалась ли и не болит ли у нее чтонибудь. Успокоенная ответами девушки, мисс Фаррингтон заметила:
– Ты добилась невероятных успехов, Одри! Я звонила Присцилле Олмери, и она сказала, что диплом первого класса вручают крайне редко…
– Да, мама, довольно-таки…
– Необычная ты все-таки девушка, Одри! Я даже боюсь, как бы ты теперь не запрезирала свою невежественную маменьку…
– Ох, мама, как вы можете говорить такие вещи?
Это послужило поводом к новым объятиям, поцелуям, слезам, смеху, и наконец Люси отвела дочь в столовую, где уже накрыли стол к чаю. Ни карьера, ни значительное состояние мужа не помешали Люси остаться простой, по-детски наивной женщиной. И в свои почти пятьдесят лет, несмотря на седину и некоторую склонность к полноте, миссис Фаррингтон с ее кукольным личиком, ямочками на щеках и голубыми глазами вполне могла сойти за одну из тех нестареющих девушек, какими славится англосаксонская раса.
– Одри, дорогая, ты видела Алана?
– Он ждал меня на вокзале.
Наступило недолгое молчание, потом миссис Фаррингтон взяла дочь за руку.
– Одри, ты действительно хочешь выйти за Алана? – спросила она.
– Что за вопрос, мама,, разве это не решено с незапамятных времен?
– Ты его любишь?
– Боже мой…
– Нет, ты его не любишь! Ты не можешь любить его, Одри! Он почти такой же зануда, как и твой отец, хотя и гораздо моложе!
– Мама…
– Мне бы, конечно, не следовало говорить тебе все это, но я так хочу, чтобы хоть ты не была несчастна!
Впервые в жизни Люси Фаррингтон позволила себе такую откровенность, и Одри была потрясена. Она бросилась к матери и обхватила ее колени. Как раз в этот момент вошел Дуглас Фаррингтон.
– Какая трогательная картина! У тебя еще осталось немножко нежности для отца, в высшей степени польщенного твоими успехами?
В пятьдесят восемь лет Дуглас Фаррингтон все еще оставался, как говорят, красавцем-мужчиной. Он управлял крупной адвокатской конторой в Стренде и всем своим обликом, манерой держаться, казалось, воплощал Закон. Бдительный страж Кодекса, мэтр Фаррингтон голосовал за консерваторов как по личным склонностям, так и из чувства долга. Людям он внушал почтение, но не симпатии. Ему доверяли, но никому бы и в голову не пришло полюбить его.
Поцеловав Одри, отец налил себе немного бренди.
– Что говорят в Оксфорде о будущих выборах? – спросил он.
– По правде говоря, там это никого особо не волнует!
– Позвольте выразить глубокое сожаление… Впрочем, к счастью, наши консерваторы снова победят большинством голосов!
– Это мы еще поглядим!
От удивления Дуглас едва не подавился бренди.
– Если я вас правильно понял, Люси, вы не разделяете моего мнения?
– Вам отлично известно, Дуглас, что я голосую за лейбористов!
– Увы!… Это могло бы мне сильно повредить, узнай кто-нибудь о ваших симпатиях. Но в конце-то концов, дорогая моя, какого черта вы голосуете за этих людей?
– Из верности.
– Не улавливаю.
– В прежние времена, Дуглас, когда вы еще не были ни так богаты, ни так торжественны и скучны, вы тоже голосовали за лейбористов. Так вот, я продолжаю это делать из верности тому человеку, каким вы были и которого я любила.
С этими словами Люси встала и вышла из комнаты. В полном смущении Фаррингтон призвал на помощь дочь.
– Ты что-нибудь понимаешь, Одри?
– Мое мнение не так уж важно, отец, но вот то, что вы не замечаете, как мама несчастна, гораздо серьезнее…
II
Не считая Дино, к которому после отказа участвовать в генуэзской операции относились с прохладцей, все семейство пожелало проводить Рокко и Альдо в порт. Клану Гарофани редко удавалось выходить в полном составе. При виде такой толпы капитан грузового судна, на котором предстояло отплыть нашим аргонавтам, подумал было, уж не авангард ли это жителей Неаполя, внезапно решивших покинуть город? Потом, наведя справки, восхитился ловкостью Синьори. Ну какой полицейский, пусть даже самый недоверчивый из всех на этом полуострове, заподозрит, что эти женщины, оплакивающие отъезд двух членов семьи, эти мужчины, возносящие небу пламенные молитвы, и эти вертящиеся под ногами дети собираются нарушить закон? И капитан невольно проникся к своим соотечественникам особым почтением, стараясь, впрочем, не проявлять большей, чем обычно, любезности к Альдо и Рокко. Кто знает, вдруг за ними приглядывают? Но Гарофани вовсе и не думали ломать комедию. Богатое воображение рисовало каждому из них вечную разлуку, а потому горестные стенания вырывались из глубины души.