Вышли из леса две медведицы
Шрифт:
— До Тавори мы были Тверские. Мне говорили, что это имя имело в России какое-то значение, но отец моего деда хотел сменить галутное имя [35] на израильское и назвался Тавори. Как по причине, что это немного похоже по звучанию на «Тверской», так и потому, что там поблизости была гора Тавор, которую в России называют Фавором. Мне нравится и то и другое — и фамилия, и гора. Тавор — красивая гора, особенная, ее силуэт похож на женскую грудь, полную молока, на живот на седьмом месяце. И слово «Тавор» тоже особенное, оно ведь существовало еще до языка иврит, он просто присвоил его себе.
35
То есть
Дедушка Зеев, который родился и вырос вблизи этой горы, говорил своим внукам, Довику и мне, что еще многие годы после того, как он покинул Галилею и переехал сюда, ему не хватало очертаний Тавора на горизонте. Всякий раз, когда он поднимал глаза, его охватывало удивление — где гора? куда она подевалась? Я сама не росла возле Тавора. Я родилась в Тель-Авиве, а выросла здесь, в мошаве, но что-то из всего этого осталось и во мне. Я сохранила фамилию Тавори даже после того, как мы с Эйтаном поженились. Что? Эйтан? Разве я вам еще не называла это имя? Извините. Эйтан — это мой муж. Они оба — Эйтаны. И мой первый муж, и второй.
— Как интересно, что у обоих ваших мужей одно и то же имя, правда?
— Да, Варда, это очень интересно. И что еще интересней — что это один и тот же человек. Но сейчас это не важно. Вы потом поймете. А важно то, что я сохранила свою фамилию. Мой муж был Эйтан Друкман, а я осталась Рута Тавори. Тогда еще не было принято, как сейчас, чтобы женщина, выйдя замуж, сохраняла свою фамилию, так что многие брови вокруг меня поднялись в недоумении. И кстати, не впервые. Да будет вам известно, Варда, что будь на Олимпиадах такой вид спорта, как удивленное поднимание бровей, я принесла бы Государству Израиль много трофеев. Представляете себе: соперники выходят на поле, каждый выполняет упражнение, судьи подсчитывают, сколько бровей поднялось на трибунах, и объявляют (как заранее знает весь поселок): «Первое место, три очка — Рут (торжественная пауза) Тавори, Israel (восклицательный знак), просят подняться для вручения медали». Звучит гимн «а-Тиква», израильский флаг поднимается на вершину флагштока, море почестей и слез. Я кладу одну руку на грудь, как спортсмены из Соединенных Штатов, и одна слеза выкатывается и соскальзывает на щеку победительницы. Я ведь специалист по слезам. Я много в них упражнялась и достигла немалых успехов.
Ну, не важно. Я вышла замуж и сохранила свою фамилию. Я не хотела ее менять, и я не выношу этот нынешний обычай разных дамочек тащить на себе негабаритный груз двойных, а порой и тройных фамилий. Если ты уж такая самостоятельная женщина, сделай, как я — сохрани свое семейное имя, и все. Эйтану, кстати, это было совершенно безразлично. Даже наоборот. Он сказал: «Я влюбился в Руту Тавори и не хочу никакую Рут Друкман взамен». И не ограничился этим. Через некоторое время он вообще сменил свою фамилию на мою. Из Эйтана Друкмана стал Эйтаном Тавори. Сначала он представлялся так в шутку, это была еще одна из его шуток: «Эйтан Тавори, очень приятно». И добавлял: «Вы себе даже не представляете, насколько приятно». Я вижу, вы улыбаетесь. Да, он тогда очень любил смешить, а я была его благодарной аудиторией.
Короче, в один прекрасный день он поднялся, пошел в Министерство внутренних дел и официально сменил свою фамилию на мою. Довик сказал ему: «Что с тобой, Эйтан? Ты с ума сошел?» Но мне это как раз понравилось. Я даже сказала ему, что вижу в этом особо изысканный способ ухаживания. И знаете, что он ответил? Он сказал: «На этот раз это ухаживание не за тобой, а за дедушкой Зеевом, это он здесь главный Тавори, не ты». Но на мой взгляд, он ухаживал именно за мной, да еще как! Он умел ухаживать, и он любил ухаживать, хотя порой я чувствовала, что в этом спектакле ухаживания я не всегда являюсь объектом его стараний. Что иногда я всего лишь сцена для его спектакля.
Скажем, дни рождения. Как правило, дни рождения больше интересуют женщин и меньше мужчин, но мой первый муж не пропускал ни одного дня моего рождения — он устраивал мне праздник, он готовился, он придумывал всякие шутки и в каждый такой день вывешивал на стене свое постоянное объявление: «Рута, поздравляю тебя
— Что ты так привязался к этому сорокалетию?
— Это мой любимый возраст. Возраст, в котором мне не терпится увидеть тебя.
— Сорок? Ты хочешь, чтобы моя кожа тинэйджера совсем сморщилась? Чтобы я поседела? Хорошо хоть, что у меня маленькие сиськи, они и в сорок будут стоять торчком.
А он свое:
— Я всегда хотел иметь сорокалетнюю жену, и я готов ее ждать.
— Почему же ты сразу не женился на сорокалетней?
Он смеялся:
— Потому что хотел тебя. Я по тебе видел, какой чудесной ты станешь, когда наконец прибудешь на эту станцию. Ты была моим долгосрочным вкладом.
— А пока что? Смотришь, как я с каждым днем становлюсь старее?
— Нет, — сказал он. — Ты не становишься с каждым днем старее. Ты с каждым днем становишься сороковее.
Представляете?! Я тут читаю книги и преподаю язык и Танах, а этот мой дикарь и невежда, с трудом закончивший среднюю школу, разом обгоняет меня с этим его «сороковее»!
— Сорок — малоприятное число, — сказала я ему. — Это сплошные неприятности — сорок дней потопа, сорок лет еврейских скитаний в пустыне, «еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена» [36] , как возвещал пророк Иона. А кроме того, что будет, когда мне исполнится сорок лет и один день? Или сорок лет и неделя? Сорок лет с половиной? Ты уже не захочешь меня больше?
36
Иона 3, 4.
— С какой стати? Так же, как это не случается за один день, так это и не исчезает за один день. Так же, как ты была немножко «сороковее» уже в шестнадцать с половиной, когда я тебя увидел впервые, так в тебе останется вполне достаточно и годы спустя.
Люди говорили мне: «Как он все время ухаживает за тобой, какой клевый мужик тебе попался, видно, как он тебя любит». И еще (это я им подражаю): «Муж у тебя — прикольный парень». Какое отвратительное слово — прикольный! Уже и газету и даже книгу невозможно взять в руки, чтобы не наткнуться на него во всех его видах — прикольный, прикольно, прикол… Эйтан был совсем не из этого корня. Ему больше подходило слово «обаятельный» — он очаровывал всех, и все попадали в его сеть, которую он даже и не раскидывал. А еще ему подходит звание «покоритель сердец», если вспомнить те сердца, которые ему покорились и потом уже не захотели освободиться. И пусть у вас не будет заблуждений: большинство этих сердец принадлежали как раз мужчинам. Мужчины самого разного возраста и уровня — бедные и богатые, молодые и старые, друзья и покупатели — все оставались с проколотыми ушами у косяка его двери [37] .
37
Проколотое ухо — символ добровольного и пожизненного рабства. Эта символика восходит к библейским временам, когда закон (Исх. 21, 2–6) обязывал хозяина отпускать раба-еврея на волю после шести лет рабства, но раб, который провозглашал: «Люблю господина моего… не пойду на волю» — становился добровольным вечным рабом, и в знак этого его подводили к косяку двери и прокалывали ухо шилом.
Ну, не важно. Эйтан попросил меня, чтобы в тот торжественный для него день, когда он меняет фамилию Друкман на Тавори, я пошла бы с ним и официально поменяла свое имя на Руту. Но я отказалась. Я ненавижу бланки и бюрократию, и мне все равно, что написано в моем удостоверении личности. «Ты называешь меня Рута, и мне этого достаточно, — сказала я. — И я ведь прихожу, когда ты меня так зовешь, разве нет?»
— А как вы называли его?
— Что я слышу? Неужто вы не так уж сосредоточены исключительно на истории еврейских поселений в Палестине?