Я/Или ад

Радов Егор Георгиевич

Я взвопил от боли и страха, потом обмяк и стал падать вниз — уже дохлый и никчемный, все еще продолжая сжимать оцепеневшими когтями труп своего небесного любовника.

Мы падали вниз, ничего не чувствуя, не видя, не зная и пребывая в некоей досотворенной тьме, которая, очевидно, следует за любой подлинной гибелью.

Я не ощущал ничего целую вечность или миг — все равно, поскольку вообще, видимо, не существовал и не имел никакого минимального органа оценки любой иерархии или возможности, которых, впрочем, и не было вовсе. Ничто убило мое Я, сделав Я самим собой, то есть ничем. И так это и происходило: вовне всего или ничего. Боже! Лучше бы я никогда более не появлялся в твоем великом творении, которого я недостоин, оставаясь в небытии. О, был бы вечный личный ноль, безо всяких стремлений к нему или к пределу! Но то, чего во мне не было, вдруг взмолилось последним вздохом сошедшего на нет мира: “Господи!..”, и наступил Большой Взрыв Света, и Я возник.

Я очнулся, сидя на зеленом отростке большого растения, стоящего в чаще простирающегося вокруг травянистого леса. Я тут же ощутил утомленную цепкость хватательных члеников своих задних ног, обхватывающих этот упругий отросток, на котором я помещался, и свою собственную новорожденную ясность вмиг накатившего на меня, как гибельная волна, сознания. Яркое утро резкой солнечной иглой впилось в мою душу, пробуждая ее к жизни и осмыслению. “Кто я такой?” — подумал я, завращав во все стороны треугольной головой и пытаясь рассмотреть своими двумя фасеточными и тремя простыми глазами свое нынешнее воплощение. Я ничего не понимал.

Я увидел свои собственные передние ноги, обращенные к потерянным мною, очевидно навсегда, небесам, сложенные крылья, свой салатовый, тусклый цвет. И тут вспышка понимания воспылала в моих надглоточных мозгах, словно Господь (прости, прости, Г.! Г.!) все-таки все еще не оставил меня: “Ты взмолился мне, грешник, чтобы я спас тебя! Молись же мне, молись, богомол! Молись и, может быть, ты спасешься!”

“Богомол… — растерянно вымыслил я соответственной частью мозгов. — Богомол… Это же… Насекомое… Но… Я должен молиться! Я же богомол! Я должен молиться всегда, здесь, небу, Богу! Я должен… Я…”

Тут некий рефлекс, помимо всякого моего осознания, вдруг мгновенно сработал внутри нервной системы, щелкнув наподобие какого-нибудь утюгового реле, — и я выбросил вперед переднюю левую ногу и острыми члениками-пальцами резко схватил пролетающую мимо черную мушку, жадно зажимая между голенью и бедром, а затем немедленно отправил ее себе в рот.

Ужас и мерзость! Я сожрал ее и, более того, испытал от этого истинное удовольствие!.. А как же мои молитвы, воздержание, Господь?.. Видимо, каким я был грешником все время моей жизни и разных метаморфоз, таким и остался. Что ж! Тогда придется выполнять свою старую цель, где бы я ни находился и кем бы я ни являлся.

Прости меня, Господи, Господи, прости, прости и помилуй меня, грешного богомола, меня, богомола, молящегося Тебе, Господи, стоящего тут, лапками кверху, в молитве, обращенной Тебе и только Тебе, помилуй меня, бедного богомола, помилуй и прости, прости и помилуй, Господи, помилуй, Господи, прости, Господи, помилуй, Господи, прости, Господи, помилуй, Господи, прости, Господи, помилуй, Господи, прости, Господи, помилуй…

Чпок! Новый рывок члеников ног — и еще одна мушка с блаженством съедена мной. Все ясно! Я все тот же ужасный грешник, я — Ихтеолус Среднерусский, я — homo sexus!.. А раз так, надо побыстрее найти возлюбленную, слиться с ней в богомольном экстазе, и тогда, может быть, наконец я достигну абсолютной любви, Солнца, божественного оргазма и благодати.

Я повращал туда-сюда своей треугольной зеленой головой (Боже, как же омерзительно я, наверное, выглядел!) и увидел затаившуюся за стеблями травы, точно так же застывшую, как и я, в молитвенно-охотничьей позе, уготованную мне злой, преисполненной надеждой, судьбой, аналогичную моей нынешней классификации самку.

Почему я подумал, что это самка? Откуда во мне на сей раз проявилась такая совершенная уверенность в ее половом признаке, в общем-то, немыслимая после приключения с райским птахом, — только лишь оттого, что она была чуть-чуть большего размера, чем я?!.. Нет, то было не то; то были какие-то искренние, внутренние позывы, может быть, феромоны, выделяемые ею направо-налево, а возможно, близость к свершению мною моей безумной задачи, — но все это заставило мое тело задрожать в каком-то теплом предвкушении, мои крылья расправиться в возбуждении возможности осуществления долгожданного чуда, а меня самого ринуться к ней, сквозь травы и какие-то палочки, забыв о мушках и молитве (прости, Господи!).

Я подлетел к ней и встал враскоряку над широким ручьем, журчащим предо мной.

“О, приди ко мне, о, приди ко мне, о, приди!” — воззывал я к ней, прямо-таки разбрызгивая феромоны и приподнимая кверху свое брюшко.

“О, дай мне взять тебя, трахнуть тебя, быть со мной, о… дай мне отдать тебе! — это что еще за чушь! — подумал я. — Дай отдать тебе, вот, вот это у меня есть, вот это, вот это…”

Из моих спермовыводящих путей, как пузыри, полезли сперматофоры. Страшная догадка пронзила мои надглоточные мозги. Вот, оказывается, как все это у них происходит — у божьих тварей! Да я…

Но я не мог ни на пядь сойти со своего места и продолжал выделять сперматофоры, словно зачарованный своей миссией, происходящей здесь, сейчас, в этом облике.

Самка лениво приблизилась ко мне сзади, выдвинула свое брюшко, обхватила меня своими цепкими лапками и начала подхватывать все разбрызгиваемые мной семена, несущие возможность жизни новых существ, молящихся Богу и поедающих мошек, теми всасывательными отверстиями, которые, при очень большом допущении, могли бы назваться ее разверзнутым лоном (о, моя мамочка!).

Я ждал чуда, благодати, оргазма — но не было ни того, ни другого, ни третьего. Я даже не мог по-настоящему внедриться в эту суку, ощутить ее, выебать ее, наконец!.. Все, что с нами было, — это пузырящиеся сперматофоры, лишенные клейкости и жизненного тепла, и вообще: откровенное, гнусное спаривание. Вот до чего я дошел в своем разврате!

В конце концов то ли у меня закончился запас необходимых для яиц компонентов, которые я выдавал почем зря этой гадине, но я опустил брюшко и попытался как-то по-нормальному встать.

Крак!.. Сволочь вмиг откусила мне мою зеленую треугольную голову, и, продолжая все еще вминать в себя, или всасывать, полученные сперматофоры, принялась жадно меня всего пожирать, так что вскоре почти все мое нынешнее воплощение в пережеванном виде очутилось в ее мерзком брюшке — как раз по соседству с уймой мужских клеток, которых я так ей опрометчиво выдал для ее гадостного размножения, мечтая о благодати и великом духе, который должен был взорвать Вселенную, навеки соединив меня с Нею.