Я люблю тебя, Калькутта!
Шрифт:
И явление последнее — из-за спин их выползает нищенка в рубище из мешка, с ребенком-скелетиком на руках. Она ничего не говорит, просто стоит и смотрит. Судорожно сунув ей рупию, ныряю в магазин.
Кстати, о местных нищих. Грешно, конечно, сердиться на этих несчастных, и горя здесь бездна, но даже неполный месяц в Калькутте научил меня различать среди них членов корпорации, поделившей город на «зоны влияния».
…Бреду по Чоуринги. Откуда-то появляется тень, едва прикрытая куском джута, — нищий. Он тащится сзади, что-то приговаривая, слышно только «бабу, бабу…» Даю ему монетку, он прикладывает ее ко лбу в знак благодарности, но не отстает. Так идем странной парой квартал, другой, и вдруг я чувствую, что за спиной никого пет. Оглядываюсь: мой «спутник» удаляется прочь. Зато от степы ближайшего дома уже спешит другой: это его территория, эстафета передана. Все начинается сначала.
Целый день кипит на Чоуринги многообразная, судорожная жизнь. И все здесь подчинено одной-единственной цели: всеми правдами и неправдами выручить, выклянчить, выкрасть, вырвать, зубами и когтями одну-две рупии, тот минимум, на который можно купить себе лепешку и блюдце жгучей овощной приправы «карри».
Ко мне подходит человек и предлагает купить за 90 рупий чудо-авторучку из Китая с золотым пером и платиновым наконечником. Отказываюсь. Он не отстает, идет следом, постепенно снижая цену до 50, 25, 10 рупий. Наконец, называет «последнюю» цепу — 5 рупий. Нечего и говорить, что «чудо-ручка из Китая» сработана из старых деталей здесь же, на тротуаре. Как не вспомнить реплику Остапа Бендера о контрабанде с Малой Арнаутской!
Другой собирает и сортирует металлические пробки из-под пива и кока-колы. Третий собирает старые газеты. Четвертый продает самодельные рамочки из бамбука. Пятый — джутовые сумки. Шестой — самодельных куколок из соломы. Седьмой… Восьмой… Девятый…
Суету стократно усугубляют вездесущие мальчишки, шныряющие под ногами, кто просто так, в поисках бакшиша, кто с деловыми целями — с грудами штанов, носовых платков, сумок. Шум, крики, из лавки торгующей музыкальными кассетами, несется оглушающая мелодия последнего киношлягера в исполнении несравненной Латы Мангешкар.
Возле стены разложил на клеенке кучу толстых, потрепанных, внушающих уважение именно стариной и потрепанностью книг гадальщик. За небольшую плату он расскажет вам о прошлом, настоящем и будущем. Он полон достоинства и красив со своей серебристой бородой и спокойным, мудрым взглядом.
Много здесь интересного, смешного, грустного, а то и просто страшного. На одном из перекрестков среди мешанины машин, автобусов и рикш мелькает какое-то черное тело, которое сначала принимаешь за заблудившуюся собаку. Это печальная достопримечательность Чоуринги — «человек-собака», несчастный, чей позвоночник искорежен страшной болезнью, ноги скрючены и высохли. Он может бегать только на четвереньках. У него хорошее, доброе лицо, большие глаза, белоснежные зубы оскалены в застывшей улыбке. Монетки, брошенные из окон машин, он иногда берет зубами[4].
Стоит образоваться транспортной пробке, как к машинам со всех сторон кидаются люди. Одни судорожно протирают тряпкой стекла и двери, другие просто показывают на рот — «есть хочу», прокаженные (это самое неприятное) тычут в стекла свои беспалые култышки, а если ничего не получат — уже из мстительности возят ими по ручкам дверей. Они, говорят, уже не заразны, иначе бы их не выпустили из больницы, но все равно страшно.
А у стены Индийского музея лежит человек. Плашмя, на животе. Голова его зарыта глубоко в песок. Рядом сидит изможденная женщина, его подруга, собирает скудные монетки, брошенные прохожими. Так проходит минут 10–20. Потом она откопает его, он полежит некоторое время без сознания, приходя в себя, посидит, жадно глотая горячий, бензиновый воздух, и вновь пустится в путешествие «за черту неведомого».
12 мая. Позвонили из генконсульства: экипаж судна «Молодогвардейск», пришедшего из Одессы, просит прочесть лекцию об Индии. По Калькутте у меня слайдов пока нет, есть только Дели. Проговорился, что есть Кхаджурахо, экипаж воодушевился, по замполит уперся. В конце концов согласился, но «чтоб без секса». Показал и рассказал все, что знал, восторг был полный, замполит аплодировал первый. «Гонорар» за лекцию я получил как герой старого фильма «Депутат Балтики» профессор Полежаев: испеченный в собственной судовой пекарне огромный круглый каравай ржаного хлеба, еще теплого, с головокружительным запахом, Это был вправду царский подарок. Ели его как торт. Самая действенная угроза Машке в эти дни была: «Не будешь есть кашу, не получишь черного хлеба».
18 мая. Самый главный рынок Калькутты, — это, конечно, Нью-Маркет (Новый рынок). Не побывать на нем просто невозможно.
Фасад его, выходящий на Линдсей-стрит, декорирован красным кирпичом в псевдоготическом стиле, есть даже островерхая башня с часами. Историческое название рынка — «Стюарт Хогг Маркет» — в честь местного судьи, сэра Стюарта Хогга, чьими стараниями он был построен в 1874 году за смешную по меркам сегодняшнего дня сумму — 650 тысяч рупий. В 1909 году рынок был расширен и стал «Новым».
Он представляет собой крытый лабиринт, я бы сказал даже, миниатюрный город со своими улицами и переулками, только вместо домов здесь лавки и магазины. Их более двух тысяч. Иногда улицы расходятся веером от круглых, красивых, ярко освещенных площадей, иногда образуют широкие проспекты. Как во всяком городе, здесь есть и подозрительные окраины, тупики, задворки, куда соваться не следует. В книге-альбоме Десмонда Хейга, журналиста и художника, тонкого знатока старой Калькутты, я прочел, что ночами по рынку и теперь еще бродит привидение старого Стюарта Хогга. Все правильно: как всякое порядочное готическое строение английского происхождения, рынок просто обязан был обзавестись собственным привидением. Эта полузабытая легенда хорошо передает аромат старой, викторианской Калькутты…
В центре рынка — яркое люминесцентное освещение, витрины, забитые дорогими товарами, золотом, драгоценностями; в дальних углах — керосиновый фонарь или свечка, тряпье на дощатом прилавке. Территория поделена на секторы. Тесно прижавшись друг к другу, лавки образуют улицы ювелиров, золотых и серебряных дел мастеров, продавцов кожаных изделий, ковров, косметики и благовоний, китайского фарфора, тканей, поделок из слоновой кости, ценных пород дерева, детских товаров, а также чая, кофе, табака, книг, кукол, сувениров и бог знает чего еще. Отдельный сектор отведен продовольствию — овощам, фруктам, мясу, живой птице, рыбе. Отдельно — цветы. Товары всякие — местные, привозные.
Особо надо сказать о марках. В Дели они предназначаются для продажи непритязательным туристам и обращение с ними просто варварское: их наглухо «присобачивают» клеем к картонке, а сверху затягивают слюдой. Это — даром затраченные деньги, ибо марки безвозвратно испорчены. Даже мне, дилетанту, до слез обидно глядеть на эту дикость. Бессмысленно спрашивать у приказчиков о чем-либо, даже элементарных филателистических познаний у них нет. Я не сомневаюсь, что есть в Дели настоящие филателисты, но где-то далеко от магазинов и рынков.