Я не скажу, кто твоя мама
Шрифт:
— Мне не до этого сейчас, неужели ты не видишь?
— Я вижу только одно: если ты не умоешься сама, тебя умою я. И не факт, что тебе это понравится.
Ельникова тяжело поднялась. Когда она разбитой походкой, еле переставляя ноги, вышла из ванной, Петров усадил её рядом с собой на диван.
— Справилась? Отлично. Теперь дай тебя раздеть.
Узкое пространство дивана не оставляло возможности для каких-либо экспериментов или движений. Ельникова лежала молча и неподвижно, не сопротивляясь и не помогая, пока Петров довольно долго упивался близостью в одной и той же позе.
— Подвигай бёдрами. Ну хоть
— Места мало…
— Для примитивных движений вверх-вниз много места не требуется.
Ельникова сделала над собой усилие и с трудом включилась в процесс. Тот факт, что ей приходится стараться для своего мужчины даже тогда, когда ей совсем плохо, оказался неожиданно возбуждающим. Петров ничего не понял и, увидев, что женщина завелась, приписал это своему мастерству как любовника, что его ещё больше распалило; подтянул её повыше, положил в положение полусидя на подлокотник дивана и спросил:
— Так лучше, да?
— Лучше видно, что происходит внизу… — невнятно пробормотала Ельникова.
— А ты у меня что… с каких это пор ты любительница посмотреть?
Женщина, сильно смутившись, обвила его руками и ногами, прильнула всем телом, словно ища защиты и спасения. Когда всё закончилось, она сдавленным голосом спросила у Петрова, который с довольным видом остался лежать на ней:
— Ну теперь-то ты меня отпустишь?
— Размечталась. Я придумал бездельнице ещё одно дело. Ты выйдешь за меня замуж.
— Что?
— Была когда-нибудь в Вегасе?
— Ты спятил?
— Тогда и Еремеев спятил. Они с Юной поженились в Вегасе.
— Как?..
— Юна не хотела, чтобы я тебе говорил. Она не желает, чтобы ты была в курсе хоть каких-нибудь событий из её жизни. Но перебьётся. Мы с тобой поженимся там же, где они с Еремеевым расписались. Как тебе? Собирайся, — Петров встал, подобрал с пола вещи бывшей и кинул ей. — Давно пора. Это всего час на самолёте. Я закажу билеты. Давай отвлечёмся, Ельникова. И подумай на досуге, хочешь ли снова взять мою фамилию.
Ельникова вытянулась на диване, чувствуя, что не может встать.
— Узнаю бодрячка, который всегда был полон сил и смелых идей после секса.
— Узнаю задохлика, который отваливался на боковую сразу, как только все постельные экзерсисы завершались.
— Просто я любила заниматься любовью усердно, а потом валяться возле тебя обессиленной. Так нет же — ты вечно отжаришь в ноль, выпрыгнешь из койки и несёшься обратно в кабинет, как угорелый. Больше всего меня бесило, что, приступая к сексу, ты не удосуживался снять с меня очки. Я уже в твоих руках, зафиксирована под тобой — и вынуждена изгибаться, куда-то их пристраивать, чтобы не раздавить в процессе, оправу не погнуть… Ничего не изменилось. Тебя не так-то легко терпеть, цени свою… невесту.
— Охренеть ты, Ельникова, невеста. Заневестилась на пару десятков лет, — хохотал Петров, довольный, что ему удалось расшевелить бывшую.
— А знаешь что? Я взяла бы твою фамилию наудачу. Только не так, как в прошлый раз. Теперь я хочу двойную фамилию.
— Петрова-Ельникова? Больно мудрёно звучит, — широко улыбнулся её будуще-бывший муж.
— Нет, гораздо проще. Ельникова-Петрова, — Ельникова выглянула из-за спинки дивана с лукавой улыбкой. — Просто, правда?
—
— Это… самое привлекательное свадебное путешествие, которое можно себе нарисовать, — призналась Ельникова, вставая и натягивая одежду. — Сколько в тебе энергии, любимый! Ты мог бы ещё с молоденькими девчонками спать.
— А я и сплю с молоденькой, — усмехнулся Петров. — Четыре года разницы — это целая жизнь.
— Ха!
— Доживи до шестидесяти, драгоценная; тогда и поговорим.
Петров не очень жаловал молодой попсовый проспект Лас-Вегас Стрип, поэтому остановился в старой части города — Фримонте, где они и расписались в исторической «Плазе». От него не укрылось, что с самого начала их поездки жена была не совсем с ним; она снова очутилась в каком-то своём кошмарном мире, из которого ему постоянно приходилось её вытаскивать. Вечером она вдруг болезненно оживилась, пришла в нездоровое возбуждение; Петров в тревоге спросил:
— Лена, что происходит?
— А вот теперь, когда ловушка захлопнулась, я хочу рассказать тебе всю правду.
Ельникова была натянута, как струна; она пыталась шутить, но по любимому Авдотьиному выражению «а вот теперь…», после которого обычно на студенческом форуме следовали страшные угрозы, заставлявшие Юну замирать перед экраном, он понял, что сейчас жена сообщит что-то действительно плохое.
— Не хотела говорить раньше… вдруг ты не переспал бы со мной, не женился бы, — голос Ельниковой сделался неестественно тонким, готовясь сорваться на плач. — Но и не сказать не могу. Не могу больше в себе носить. Володя… я однажды… через год после того, как Марина пропала, как её от нас забрали… Я убила волшебство… и сама себя уничтожила. Поэтому ушла.
— Можно без метафор? — поторопил Петров. Сердце противно заколотилось, опять стало трудно дышать.
— Помнишь, мы попытались возобновить что-то… ну, в постели… не понимаю, как так получилось, мы же предохранялись… кажется…
— Не кажется, — хмуро подтвердил Петров.
— Не знаю, как, но… я забеременела. И эту беременность прервала.
Глава 19
Лас-Вегас и четвертый пострадавший
Глава 19. Лас-Вегас и четвёртый пострадавший
Петрову показалось, что его с размаху шарахнули по затылку бревном — он даже на какую-то долю секунды лишился сознания.
— Эллеонора… почему?
— Да потому что, — быстро заговорила та, боясь, что храбрость иссякнет, и сил высказаться не хватит, — ты сам сколько раз мне сказал — после произошедшего какая из меня мать? И был прав! Я отвернулась от коляски! Не потянула бы я нового младенца и новую коляску. Не вытянула!
— Значит, ему сейчас могло бы быть почти двадцать два… Ребёнку, который мог бы стать утешением… — пробормотал Петров, пытаясь осмыслить произошедшее.