Я не скажу, кто твоя мама
Шрифт:
— Помнишь путешествие в Абхазию на новогодние праздники? — неожиданно встрепенулась Ельникова. Ноги у неё подгибались, и она, спотыкаясь, остановилась, вынудив его тоже притормозить.
— Конечно, — с готовностью подхватил Петров. — По-моему, мой фотоаппарат весил тогда больше, чем я сам. Какой же я был дрищ… Счастливый дрищ.
— И женат на живом скелете, — улыбнулась Ельникова.
— Да уж, мы с тобой оба были те ещё страшненькие доходяги. Парочка для Хэллоуина. Повесил я тот фотоаппарат на ремне себе на шею — и он меня чуть не вогнал по колено
— А помнишь, как мы ночевали в гостинице возле Новоафонского монастыря…
— Как не помнить. В отпуске я решил пойти навстречу твоим просьбам и дать себе волю… перестал предохраняться.
— В ту поездку я и забеременела. Наш новогодний подарок друг другу… Это без сомнений, потому что, вернувшись, ты сразу улетел в командировку. Встречала я тебя через две недели уже с мышкой под мышкой…
— Это мощно! — развеселился Петров.
— Я хотела сказать, с малышкой под сердцем.
— Кстати говоря, сюрпризная беременность в первый же месяц меня несколько удручила. Не, серьёзно: только приготовился упиваться отсутствием необходимости предохраняться — и н-н-на тебе! Свобода кончилась, не начавшись.
— Зато в отпуске хорошо оторвались, — Ельникова обняла его и чмокнула в шею.
— О, я понял. Может, поэтому у нас Юна такая скромница в плане половой жизни. Потому что её рядом с монастырём зачали. Хотя нет, всё равно странно. Монастырь-то мужской!
— А ведь как мне могло сейчас быть хорошо… — Ельникова даже не улыбнулась шутке мужа. — Мы бы с ней дружили, как она предлагала, как умоляла, — и тут выясняется, что я её мать… Счастье, бесконечное счастье, любовь и близость. Она целовала меня, Всеволод. Обнимала меня, и я её отталкивала — вот этими самыми руками!
— Ну и дура, — хлопнув жену по рукам, отругал Петров. — Она же такая ласкушка, чего тут думать: хватай да тискай, одно удовольствие!
— Я даже не дала ей узнать себя. Только всё время лгала. Не сказала ни единого слова правды. Она не знает ни про нашу с тобой рыбалку наперегонки — кто больше; ни про Новоафонский монастырь; ни про то, как мы жили в Москве — помнишь, каким чудом мы нашли ту квартиру, которую купили?
— Ну-ну. Знала бы ты, что у меня в душе происходило, когда эту квартиру, где у меня была настоящая семья, я вынужден был продать и разделить при разводе. Она мне снится до сих пор — понимаешь ты это? — Петров остановился, пытаясь справиться с поднимающимся давлением и чувствуя, что слёзы снова близко. — Я и сейчас, если бы в неё вошёл, с закрытыми глазами мог бы ходить по ней и находить нужные мне вещи. А тебе понадобилось всё это уничтожить, раздраконить воспоминания — так что удивляться, что я все твои фотографии выкинул к чертям собачьим?
— Просто я перестала чувствовать любовь к тебе. Чувствовала только боль, — Ельникова уткнулась головой в его грудь. — Из-за этой непрекращающейся боли я повредилась рассудком. Обидела двух самых любимых людей. Избавилась от третьего, о котором когда-то мечтала и которого могла бы полюбить, это совершенно точно, — ведь он был твоим…
Петров подавил
— Меня тоже не назвать любящим супругом, способным оказать поддержку. Ты из ПНД выписалась — а я давай тебя долбать. Мог бы жену в нестабильном состоянии довести до самоубийства. Но я об этом не думал. Думал только о себе, о собственной боли. А то, что я сделал с тобой сейчас, когда ты приехала, случайно не подпадает под статью «доведение до самоубийства»? Прости, Лена. Ладно… Сейчас Юна — наше будущее. Вот этот вот твой… перформанс, этот спектакль, который ты вокруг своего образа накрутила… он имеет мало общего с тобой настоящей. Очень жаль, что ты не дала дочери себя узнать такую, какой я тебя знал. А спустила на неё Авдотью. Но, может, шанс ещё будет?
— А ты сам не видишь, как мало я ей теперь интересна? И как мало нужна? Ты бы меня простил на её месте?
— Да я, собственно, на своём-то простил, — Петров сделал несколько глубоких вдохов. Кажется, давление пришло в норму; гипертония не давала знать о себе с того самого счастливого дня, когда к нему переехала дочь. — Жаль, не довелось поболтать с Авдотьей. Ты у нас игры любишь, да? Авдотья, твою мать. Барышня-крестьянка, преподша-студентка, мастер маскировки в интернете… Пойдём-ка поиграем, раз ты такая игрунья.
Ради забавы муж затащил Ельникову в казино «Four Queens» и пояснил:
— Тут ещё сохранились старые автоматы. Говорят, они честнее, чем эти новые, которые неизвестно как подкручены при сборке. Вот тебе доллар, посмотрим, насколько ты везучая.
— Не трать доллар, и без того ясно, как в жизни мне повезло. Великое счастье! — с горечью отшутилась Ельникова. Петров подтолкнул ее к автомату, на экране которого призывно мигали цифры и картинки:
— Сыграй-сыграй. Юна обожает старый сериал «Crime Story» с Деннисом Фариной, вторую часть которого снимали на Фримонт-стрит.
— Не слышала о таком сериале.
— А знаешь, почему она его любит? Я догадался. Потому что полицейский Торелло не сдавался. Ему постоянно не везло, всё было против него. Но он бился, бился, бился против Лас-Вегасовской мафии во главе с Реем Лука. Вот кто отныне твой кумир. Майкл Торелло. А со злодеем Реем Лука тебе надо сражаться в собственном сердце. Изжить в себе Авдотью.
Ельникова сунула доллар в щель автомата и без всякого энтузиазма дёрнула за ручку, даже не посмотрев в экран.
— Новичкам везёт. Выиграла четвертак! — похвалил муж. — Ну, играй дальше.
— Не хочу. Слишком шумно. Пойдём уже отсюда?
— Тогда нажми на кнопку «запросить билет» — по нему нам выдадут твой славный выигрыш.
У стойки на них посмотрели дико: должно быть, никто никогда не прекращал игру, чтобы забрать столь малую сумму. Получив монетку в двадцать пять центов, Петров подбросил её и поймал, зажав в кулаке:
— Испытаем твою удачу снова? Орёл — помиритесь с дочерью, решка — не простит тебя. Или как?