Я не скажу, кто твоя мама
Шрифт:
— Хочу поработать сталкершей. Надеюсь, ты не слишком шокирован?
— Ты не перестаёшь… удивлять.
— И сталкерить я собираюсь на родине. Ты догадываешься, кого. Так что на какое-то время нам придётся разлучиться, — Ельникова подошла к нему вплотную и запрокинула голову:
— Зато теперь можешь зацеловать. Если ещё не передумал. А потом я куплю билет.
— Юна улетает четырнадцатого, — помолчав, сказал Петров. — Значит, тебе надо лететь по крайней мере на день раньше.
— На два.
— Это уже совсем скоро, — расстроился Петров.
— Прости, Володя. Одну я
— Думаю, они необоснованы. Но если тебе так легче…
— Один разок я дитё прохлопала, так что это не обсуждается. Ты уже говорил дочери про нас с тобой?
— Нет. Но тебе слил информацию о её тайной свадьбе — не сомневайся, что и ей всё тоже солью.
— Представляю себе её реакцию, — хмыкнула Ельникова. — Потом расскажешь.
Петров пригласил дочь вместе поужинать незадолго до её отъезда; Юна встретила новость без энтузиазма.
— Очень опрометчиво, но ожидаемо, папа. Кстати, я подозревала, что этим кончится: от тебя пахло её духами, когда ты домой возвращался.
— Ты у меня прямо как жена, уличающая неверного мужа! — начал паясничать Петров, но сразу сделался серьёзным. — Не забывайся, Юна. И раз ты теперь живёшь у супруга, я считаю возможным перевезти жену к себе на Роял Мэдоу роуд. Будем соседями.
— Какой ужас! — вскричала Юна. — Суд велел ей не приближаться ко мне — а ты её в Вегас свозил, романтически возобновить семейную жизнь? Да ещё и поселишь её рядом, вопреки решению суда? Ну, флаг в руки. Только как, интересно, ты видишь общение со мной теперь?
— Ты ещё не выросла — выговаривать мне в таком ключе, — благодушно ухмыльнулся Петров. — И тон смени, мой маленький. Иначе получишь серию нехилых щелчков в свой красивый лоб; экстерном у меня пройдёшь переподготовку и повышение квалификации по долбанному этикету.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Уже пожалел один раз, что связался. А теперь снова в ту же кучу дерьма наступить собираешься? Так напоминаю тебе, что дерьмо воняет, папочка. Не отмоешься.
— Ну ты мелкая нахалка, хамка отвязанная, — захохотал Петров. — У самой-то в жизни происходят события поинтереснее: вышла замуж, отца поставила в известность постфактум. Ну да: где ещё терять невинность, как не в городе ангелов, где ещё сочетаться браком, как не в городе грехов! Спохватилась — мораль мне читать. Перетопчешься! Прими мой выбор и смирись. Занимайся своей личной жизнью, это тебе в новинку, неофитка чёртова. А ко взрослым людям не лезь!
— Ну и ты не лезь в таком случае! Я самостоятельна и финансово независима, смею тебе напомнить.
— Ничего, что у меня мечтой всей жизни было выдать дочь замуж? На свадьбе побывать?
— Папа! Да ты что, серьёзно? Мы же только расписались, нам обоим не было дела до того, как это произойдёт, — опешила Юна.
— Да и хрен с вами. Сам все эти церемонии на дух не выношу. Но не думаешь же ты, что я в восторге — пропустить такое событие, увидеть вас с Еремеевым за алтарём, хоть даже за лас-вегасовским? Я мог бы серьёзно обидеться, Юна. Но уважаю твои решения. И ты мои уважай! Если уж тебе, по твоим словам, срать и мазать, в каком виде пройдёт это мероприятие, — что ж было отца не позвать?
— Папа!
— Ладно, не изображай грёбаную принцессу-интеллигентку. Слышал я, как выражаешься ты! Дочушка… Может, с Ельниковой — стоит прекратить уже эти истязания?
— Да не люблю я её, неинтересна мне она теперь. Зачем она мне сдалась вообще?
— Хорошо. Не сдалась так не сдалась. Но если ты мне будешь постоянно пенять, что я на ней женился, — снова разосрёмся. Оно тебе надо? Я-то, по крайней мере, тебе «сдался»? Пока ещё?
Юна возмущённо уставилась на него.
— Господи, какой кошмар. Когда я приеду, Ельникова будет уже жить здесь? Нам тогда придётся переехать… Для тебя не существует никаких, совершенно никаких правил.
— Правила, правила… Засуньте их себе, ваше высочество Марина Всеволодовна, — знаете куда? Ты-то у нас просто вышколенная леди, прямо образец хороших манер и следования правилам.
— Ты какой-то невесёлый и озабоченный… — заметила Юна. — Неужели она тебя чем-то уже умудрилась расстроить в медовый месяц?
— Ишь, зоркая, — Петров положил дочери в тарелку кусочки авокадо. — Спелое, как мы с тобой любим… Да я сам себя расстроил.
— Если снова решите рожать — ты уж смотри за следующим ребёночком получше. Мать ведь из неё не ахти.
Петров замер с вилкой в руке.
— Юна, ты понимаешь, что я сейчас с трудом сдержался, чтобы не съездить тебе по морде? Ты за языком-то за своим следи.
— Да? Не уследила за ребёнком она — а за языком следи я?
— Забудь, — Петров налил себе воды. — Больная тема. И не насчёт «смотри получше», как ты подумала. Насчёт «ещё одного ребёночка».
— Как это?
— Не твоё дело, Юна. Не забивай себе голову ещё и этим.
— А-а, — насмешливо протянула Юна. — То есть аборты от тебя делала она — а за языком всё равно следи я?
— Марина, — Петров протянул руку через стол и предупреждающе сжал Юнино запястье, так что та ойкнула, — есть темы, которые касаются только двоих. Не лезь туда, хорошо? И не суди о том, чего не знаешь и не можешь знать. Второго ребёнка мы оба хотели, и его потеря — потеря для нас обоих, вина — тоже общая. А моя вина, с тем, как я жену после трагедии клевал, травил и задавил, — ещё и больше. Ты жертва, и виноватых тебе не понять. Ты можешь понять только жертв — таких же несчастных детей, как сама. Но про чувство вины, про то, как оно может изводить, ты не знаешь ни хуя. Об этом знаем только мы с Эллеонорой. Ясно?
Когда Петров изредка называл её Мариной, да ещё и приправлял речь матерной лексикой, — он звучал особенно убедительно. Юна коротко извинилась, и они продолжили ужинать.
Через несколько дней Юна улетала в Петербург; Ельникова уже собрала чемодан, чтобы отправиться раньше дочери. Вечером накануне отъезда жены Петров лежал ничком и наслаждался равномерными поглаживаниями по голой спине, которыми его одаривала Ельникова.
— Всего обцеловала, обласкала… все мысли только обо мне были. Я натурально думал, что стенты из сердца выскочат. Давно ты так во мне не растворялась. Приятно, — не открывая глаза, заулыбался Петров.