Я возьму тебя с собой
Шрифт:
– Пойдём, если билеты возьмём посередине, не желаю я больше сидеть на первых рядах. Оглохнуть я не хочу.
– Балда, спереди самый кайф! Dolby Surround!
– Да пусть хоть семьдесят семь раз.
Мы снова лежим на примятой, даже не попытавшейся распрямиться траве. Мы лежим буквой Т, - я, вытянувшись в рост, Пашка положив голову мне на живот.
– Илья, расскажи что-нибудь, - просит сероглазый.
– Ну, и что тебе рассказать?
– Расскажи про Халифа аль-Хакама Второго. Про то, как он воевал с кастильскими рыцарями. Как арабы защищали Кордову, с какой славой они погибали, - лучшие из лучших.
– Я тебе уже рассказывал об этом… А вот лучше… Ты когда-нибудь
– Это же Римский император, кажется? Вал Адриана в Англии, - припоминает сероглазый отличник.
– В Шотландии, - поправляю я.
– Всё так. Публий Элий Адриан, - император армии и принцепс сената и народа Римского. Но он не всегда был императором. Как-то раз, в конце одного тёплого сентябрьского дня…
“…недорезанные остатки Децебаловой дружины, возглавляемые Тирцебалом, одним из зятьев царя, сгрудились на склоне холма, подняться выше им мешает поросшая густым подлеском чаща. Сдаваться они не помышляют, впрочем, дакам этого никто и не собирается предлагать, - третий год войны, армия озлоблена упорным сопротивлением этих косматых выродков. Убивая словно скот собственных жён и детей, даки уходят, рассыпаются, исчезают как жертвенный дым, - после битвы при Адамклиси им уже ничего не светит. Это ясно всем, - и им и нам. Но сопротивление не утихает, хотя отчаявшийся Децебал, ошалев от крови, окончил свою жизнь, бросившись на меч в Саремегатузе, этом гнезде воронов-стервятников, которое он превратил в свою столицу. Когда мы по террасам прорвались через сдуревшие толпы женщин и стариков к цитадели, то застали там только трупы, много, воины… и дети, и женщины, - матери этих детей, жёны царя. Завёрнутые в какие-то шкуры, утыканные стрелами, кухонными вертелами, ножами, ещё каким-то железом, некоторые ещё шевелились… И царь. Редко я жалел в своей жизни, если мне не удавалось кого-либо убить лично, но тогда пожалел.
Но Тирцебала я убью лично, этой вот своей спатой, хоть она и не точилась давно, и рукоять разболталась за те две декады, что мы бегаем за князем по этим проклятым Богами горам и пригоркам. Тирцебал желает уйти к своим Богам так, чтобы об этом помнили в веках, что ж, в моих силах воплотить это его желание. Я по-настоящему этого хочу, это не часто бывает, обычно я убиваю равнодушно, тут, на Земле, но не сегодня. Я устал от детской крови, от лишней крови, от своей крови, это слишком затянулось, это пора кончать. Все так думают, все этого желают, этого желает Император. Восемь легионов потребовалось Ульпию Траяну, чтобы зажать царя здесь, в холмах Нижней Мезии! Самая могучая армия за все восемь с половиной веков Рима.
Я командую сотней фракийских всадников из вспомогательной конницы при VII Клавдиевом легионе. Мои синелицые фракийцы гарцуют у подошвы холма, бессильно вопя от ярости, - подниматься наверх, к остриям копий Тирцебала нечего и думать, они переколют нас, как своих ребятишек. Я не пытаюсь угомонить своих, - бесполезно. Остаётся лишь ждать, когда подойдёт Элий Адриан со своими стальными триариями III Гальского. Я знаю, что он вот-вот должен появиться. Несмотря на то, что мы верхом, опередил я Адриана совсем не намного, - в этой местности особо не поскачешь. Но Творцы моего Гирлеона, Светлый и Тёмный! Время! Да, время. Если нам не взять князя до скорого уже заката, он снова уйдёт, как уходил не раз. Как бы мне сейчас пригодились легковооружённые. Пара десятков критских лучников или, хотя бы балеарцев с их пращами! Уж они бы развлекли грозно молчащих на холме даков.
Наконец-то, вот и Адриан! Три декурии, - маловато, ну да ничего, заставим спешиться фракийцев, пока
– Марк, старина!
– подняв руку, приветствует он меня.
– Вижу, ты настоящий друг! Загнал медведя и держишь его для меня!
Я угрюмо смотрю на тридцатилетнего родственника Императора, но нет, - насмешки, на которую он всегда горазд, нет в его словах. Это обычное возбуждение от предстоящего боя. Шрам от германского меча покраснел под его короткой курчавой бородкой, пластины лорики на левом плече погнуты чьим-то крепким ударом, глаза полыхают предчувствием схватки. Вот тебе и «Гречёнок», - думаю я, - всё-таки у Траяна будет достойный преемник.
– У медведя ещё остались зубы, Публий.
– Он обломает их об нашу сталь, клянусь Марсом Мстительным!
Легионеры, раздвинув моих фракийцев, строятся полукругом. Мы с Адрианом спешиваемся, он жестом подзывает к нам красивого юношу на пегой италийской лошадке.
– Гермолай, - говорит Адриан по-гречески, - Возьми мою и Клувия лошадей и отведи их к тому вон вязу.
Мальчику на вид не больше шестнадцати, на нём лёгкий греческий льняной панцирь, - негожая защита от дакийской секиры.
– Но как же, - растерянно произносит Гермолай, кусая губы. Он бросает на меня смущённый взгляд, видит срубленный султан на моём преторианском шлеме, глубокие зазубрины на спате, которою я достаю из ножен, чужую подсыхающую кровь на панцире. Его щёки заливает румянец.
– Позволь я с тобой, с вами, - мальчик кладёт руку на рукоять кривого македонского кописа на своём боку.
– Некогда спорить, милый, - темнеет, пора кончать. Хватит и на твой век сражений. А в этой войне и так пролилось слишком много детской крови. Ступай, - приказывает Адриан, и поворачивается ко мне, показывая своему любимцу, что разговор окончен. Гермолай, держа в поводу наших лошадей, поникнув, отъезжает, расстроенный донельзя.
– Видывал я солдат и помоложе, - говорю я.
Адриан не обращает на мои слова внимания. Он задумчиво смотрит на притихших даков.
– Сделаем так, - решает он.
– Я построю одну декурию в две черепахи, остальные, сомкнувшись, пойдут между. Ты, Марк, с пешими фракийцами, - слева, прикроешь вон тот отлогий участок.
– Толково, - одобряю я.
– Достойный план, Публий.
– Достойный план и достойный будет подарок Наилучшему Принцепсу в его пятьдесят третий день рождения! Ты не забыл, Марк Клувий, - сегодня пятый день после сентябрьских ид?
– Пусть Боги хранят Императора и его Гения!
– произношу я стандартную формулу.
– Что это?
– удивляется Адриан, указывая гладиусом.
Даки начинают шевелиться, сбрасывают с себя плащи, рвут на себе рубахи, бросают в одну кучу щиты, нагрудники и шлемы. Раздаётся заунывное пение, похожее на волчий вой, - какой-то их гимн. Неужели…
– Он решился!
– с восторгом ору я.
– Клянусь всеми Богами, Публий, он решился! Прикажи своим сомкнутся, да поскорее же, косматые решились!
Адриан смотрит на меня широко раскрыв глаза. Из их карих глубин поднимается понимание.
– Это их конец, Марк!
– кричит он мне в лицо.
– Сегодня всё, наконец, закончится!
Он уже несётся к своему правому флангу, на бегу выкрикивая команды. Легионеры чётко, не смущаясь воя даков, быстро перестраиваются.
Лошадь! Я бросаюсь к застывшему с раскрытым ртом, побледневшему Гермолаю. Вырвав у него повод, я одним движением вскакиваю на своего Орлика. Скачу к своим.
– Эрлох, Сикинос!!!
– я по-фракийски кричу старшинам, перекрывая всё усиливающийся шум.
– Отойти налево! Лавой! Вытягивайтесь в лаву! Живее, демоны синерожие!