Я возьму тебя с собой
Шрифт:
– Илюша, ты смотри, кушай, милый. Курицу приготовь себе в микроволновке, только приправы не забудь, рис с овощами по-китайски в холодильнике. И не заказывай, пожалуйста, пиццу на дом, - я не хочу, что бы ты ел всякую гадость. Павлик сегодня ночует у нас?
– И завтра тоже, мы с дядей Сашей и тётей Таней договорились утром.
– Я вас прошу, не беситесь там особо.
– Мам, мы уже не дети!
– это уж точно, сейчас у нас с сероглазым другие игры.
– Ну, всё, целую, я в душ пошёл.
– Ну, хорошо, хорошо, вечером отзвонись. Целую.
Я стою под тугими
Я, вытираясь огромным полотенцем, разглядываю себя в зеркало. Как здорово, когда тебе опять пятнадцать! Конечно, мышц на мне поменьше, чем в другие периоды моей жизни, но всё равно, я остаюсь мечтой для многих и многих в этом Мире. Губы, пожалуй, только тонковаты, а так… Зелёные, по настоящему зелёные глаза, безупречный овал лица, пепельные, коротко подстриженные кудри, фигура в порядке, - прямые ноги, узкие бёдра, широкий разворот плеч и скульптурный рельеф тренированных мышц. Совсем немногие из ровесников могут сравниться со мной. Вот разве только Пашка… Но я не разбил здесь ни одного девичьего сердца, не могу я этого себе позволить, не имею права, да и желания, если честно. Каких усилий мне стоило, чтобы девчонки спокойно относились к моей внешности, - только Тёмный из Творцов ведает о том!
На кухне я задумчиво смотрю на холодильник. Поем я у Пашки, решаю я, а курицу и рис по-китайски мы съедим с ним завтра. Да и без пиццы с грибами и пепперони не обойдётся, сероглазый её обожает. Так, ладно, надо одеться, и к Пашке.
Разумеется, двери мне открывает Никитос. Пока я вяло отбиваюсь от этого обманчиво тоненького, золотоволосого, как и Пашка, смерча, дёргающего меня за руки, за футболку, вопящего от восторга, как будто он не видел меня семьдесят семь лет, появляется Пашка. Вместе мы кое-как утихомириваем эту молнию в новеньких, но уже порванных шортах, - на лето Занозе требуется комплектов семь одежды. Братья тянут меня в свою комнату.
– Пашка самолёт закончил, а у меня рыбка сдохла, это он её отравил за то, что я ему носки узлом связал, ну теперь он наплачется, Ил, научи меня ножики кидать, а папа вчера колесо проколол, я домкрат крутил, - Никитос, как обычно неподражаем.
– У-у, да помолчи ты, болячка!
– орёт на него Пашка, а мне делается легко и весело.
В комнату заглядывает тётя Таня.
– Ребята, нельзя потише? Привет, Илья, мне твоя мама звонила, ты почему сотовый с собой никогда не берёшь? Так, мальчики, через полчаса кушать будем.
– Во, Илюха, раз тебе мобильник не нужен, - отдай его мне!
– эта перспектива так захватывает Никиту, что он даже перестаёт скакать.
– Морда треснет, - утомлённо шипит Пашка.
Никитос, было, взвивается в праведном гневе, но я, поймав его, зажимаю ему рот ладонью.
–
– это я уже Занозе.
– Будешь орать, - домой уйду.
Угроза не оказывает ни малейшего действия. Мелкая гадость, ловко вывернувшись, локтём попадает мне точно в солнечное сплетение. Я, выпучив глаза, согнувшись пополам, хватаю ртом воздух, тётя Таня причитает, Пашка за загривок трясёт Занозу, - в дверях, наконец-то появляется дядя Саша. Всё сразу приходит в норму, Никита получает подзатыльник и приказ отправляться на кухню, помогать матери с обедом, Пашка ограничивается грозным взглядом в свою сторону, меня дядя Саша хлопает по плечу и жмёт руку. Наступает временное затишье. Мы с Пашкой остаёмся вдвоём.
– Ты как?
– Ну, ёлки… Знаешь, Пашка, я подумаю о твоём предложении, - насчёт кладовки! Очень даже серьёзно подумаю!
Пашка смеётся.
– Где там твой Focke-Wulf? Давай показывай, пока меня здесь не убили.
Пашка достаёт с одной из застеклённых полок, где размещается его эскадрилья, своё последнее творение.
– Вот, - с гордостью говорит он.
– Два месяца работы! Погоди, я его на стол поставлю, будет видно лучше.
Мы, опёршись локтями о столешницу, склоняемся над серо-голубым, с тёмными разводами на горбатой спинке, самолётиком. Я рассматриваю его, затаив дыхание, - пусть это только модель, но выглядит он, всё же, бесподобно. Мощно и изящно, грозно и элегантно одновременно.
– Ну, как?
– волнуется сероглазый, моё мнение он очень ценит.
– Супер! Такого ты ещё не делал, - говорю я с неподдельным восхищением.
За плечом у меня взволнованно сопит бесшумно появившийся Никита. Он, было, тянется к самолёту, но наученный горьким опытом, тут же отдёргивает руку. Пашкины модели, - это свято! Смотреть их ещё можно, но трогать, - ни-ни! Тут кончаются всякие шутки и братская, почти безграничная, терпимость. Случались уже прецеденты. Пашка через мою спину грозит брату кулаком, тот лишь дёргает плечом, - знаю, мол, отстань!
– Да, правда здорово! Гораздо лучше, чем не окрашенный. Слушай, Паш, а значков на нём столько разных, это так надо?
– Ну а как же!
– объясняет Пашка.
– Илья, это же персоналка. Это Fw 190A-4 в цветах и знаках гауптмана Фрица Лозигкайта, 68 побед к этому моменту, весна 1943-го. Аэродром Арнем-Дилин в Голландии. Вот если бы он базировался в Германии, и годиком попозже, то был бы ещё интересней, на хвосте были бы цветные полосы “Защиты Рейха”, а так тут только кресты Люфтваффе и свастика на киле. Эта двойная стрелка вместо номера, - шеврон командира эскадры.
– А эти гербы и флаги?
– А флаги, - это с кем он воевал, Фриц этот!
– не выдержав, встревает Никитос.
– У-у! Чтоб тебя, Никита, - Заноза прячется мне под мышку.
– Ну да, это с кем он дрался… А гербы, - на капоте герб эскадры, чёртик на облаке. А вот под фонарём что за крестик, - я так и не выяснил. Какая-то его личная фишка, по ходу… Последний раз, кстати, этот Лозигкайт у нас на Курской дуге отметился, в июле 43-го. Правда, на другой машине, тоже 190-ый, только пятой модификации.