Ядовитые рыбы (Сионисты и масоны в Японии)
Шрифт:
Одним из главных практических последствий снизошедшего на Тэсиму „откровения“ стали постоянные поездки новых, особенно молодых членов секты в Израиль. Основная часть японцев бесплатно работает в кибуце Хевциба в Верхней Галилее, где они одновременно изучают язык иврит. Меньшая часть учится в различных учебных заведениях Израиля. На протяжении многих лет в этой стране постоянно находится около пятидесяти пар макуя со сроком пребывания от года до десяти лет. Во время учебы сектантов главный упор делается на предметы, связанные с Ветхим заветом, географией, историей, языком Израиля: естественно, в сионистской интерпретации.
Как правило, все члены секты в кратчайший период очень хорошо овладевают языком иврит. Они издали в Японии первый японо-ивритский словарь на 8 тыс. слов и выражений, выпустили сборник песен на иврите с нотами 75 израильских мелодий. Многие песни уже переведены на японский язык. Пение и танцы
Стараясь всячески выразить свою любовь и преданность Израилю, члены секты носят лапсердаки специального покроя. Эта ритуальная одежда выполнена в бело-голубых цветах израильского флага с огромной звездой Давида на спине. В таком облачении члены макуи шествуют по улицам Иерусалима, плачут у Стены плача, часто выступают по израильскому телевидению и на подмостках различных зрелищных заведений Израиля.
В 1973 г., во время очередной арабо-израильской войны, японское правительство, нуждающееся в арабской нефти, заняло проарабскую позицию. В ответ на это проф. Тэсима призвал своих последователей прибыть в столицу Японии. Около 30 тыс. макуя со всех концов страны и из-за рубежа откликнулись на призыв „великого мастера“ и явились в Токио в своих ритуальных лапсердаках, размахивая израильскими флагами и распевая израильские песий. Когда в 1975 г. Генеральная ассамблея ООН приняла резолюцию, осуждающую сионизм как одну из форм расизма, члены макуи направили Курту Вальдхайму петицию протеста, под которой было 37 тыс. подписей. В 1980 г. в Токио вышла книга Тэсимы „Причины превосходства евреев и иудаизм“. Дальнейшие деяния секты пока недостаточно известны, но можно не сомневаться, что она еще заявит о себе.
Культурное „взаимодействие“
Сразу же после войны, в результате американской оккупации, в Японии сложились особенно благоприятные возможности для развития буржуазной культуры во всех ее видах. Возникает разветвленная сеть американских „культурных центров“, японские средства информации открыто ориентируются на западные „масс-медиа“, в страну потоком идет массовая культура, развивается аналогичная собственная „культура“. [35] Японский обыватель начинает все больше равняться на американские стереотипы.
35
Н. Якименко. В лабиринтах масонства. — ЛГ, 4 апреля 1984 г.
Именно тогда, по данным исследовательницы Н. Якименко, в отношении Японии активизировались и масоны: „Каменщиками“ были многие американские генералы, которые не жалели усилий для распространения и упрочения тайных союзов в мире. Когда, например, генерал Дуглас Макартур во время американо-корейской войны начала 50-х годов прибыл в Японию, он и там посеял семена масонства. Первым, кого он приобщил к „вольным каменщикам“, стал будущий премьер-министр Хатояма». [36] Я отнюдь не уверен, что это было первым проявлением масонства в Японии; факты, которые приводились выше, говорят о другом. Несомненно, этот вопрос требует дальнейшего исследования.
36
См. С.Н. Лебедев. Современный дзэн-буддизм. Критический анализ. М., 1981 и др.
Даже такие традиционные японские учения, как дзэн-буддизм, начинают сливаться с буржуазной, в том числе сионистской культурой. Благодаря работам философа С.Н. Лебедева [37] выяснилось, что Д. Судзуки и Р. Сасаки, сыгравшие наибольшую роль в приобщении Запада к дзэн-буддизму, были связаны семейными и духовными узами с американскими сионистами, а в другие страны дзэн-буддизм, как известно, проникает не столько в японском, сколько в западном обличье. «Молчаливое сосредоточение, в процессе которого возбуждается интуиция», [38] характерное для дзэн-буддизма, стало великолепным средством для отвлечения людей от реальных жизненных конфликтов, от общества — словом, тем, что так выгодно западным идеологам.
37
Т. Григорьева. Японская литература XX века. М., 1983, с. 33.
38
Там же, с. 271.
Симптоматично, что лучший из современных японских писателей, отдавший дань дзэн-буддизму, — Кавабата Ясунари «растворен в своих героях, он их никогда не осуждает, даже тогда, когда они вызывают в нем антипатию, как Куримото из „Тысячи журавлей“. [39] Так пишет Т. П. Григорьева в своей книге „Японская литература XX века“, считая это вполне естественным, чуть ли не похвальным. Но есть ли здесь что-нибудь достойное похвалы? Т. П. Григорьева сама же показывает, что это вело литераторов Японии к нравственному релятивизму и личным трагедиям: „Иллюзия относительности добра и зла в мире противоречий стоила японским писателям немалых мучений, а порою и жизни как в случае с Акутагава, а может быть и Кавабата. Не в этом ли, если подумать, одна из причин большого числа самоубийств среди японских писателей последнего десятилетия?“. [40]
39
Там же, с.287.
40
Цит. по: В. С. Гривнин. Акутагава Рюноскэ. М., 1980, с.29; Т. П. Григорьева, указ. соч., с.89, 91, 98. Разумеется, ни тот, ни другая не позволяют себе при этом ни слова критики.
Тот же „тихий“ дзэн-буддизм причудливым (а на самом деле закономерным) образом стал философской основой каратэ и других жестоких видов японской борьбы, которые, пройдя западное переосмысление, вылились в обыкновенную апологию насилия, приносящую столько хлопот во всем мире.
Упомянутый выше Акутагава — точнее, Акутагава Рюноскэ, покончивший с собой в 1927 г., был, по-видимому, первым японским модернистом, хотя и выдается некоторыми, особенно его исследователем В.С. Гривниным, за реалиста. Еще совсем молодым Акутагава написал рассказ „Ад одиночества“ (1916), как бы предвосхищая свою судьбу, но по существу не пытаясь спастись от „ада“. В другом произведении он заявляет, что „надо чувствовать муки попавшего в ад“ даже при созерцании прекрасной природы. Все это приводит Акутагава Рюноскэ к еще более глубокому нравственному релятивизму, чем Кавабата Ясунари: „Честно говоря, добро и зло я рассматриваю как однородные понятия“. [41]
41
История современной японской литературы. М., 1961, с. 271.
По словам писательницы Юрико Миямото, японские модернисты (а они здесь полностью следуют за своими западными учителями) „возвышенным начали считать такое состояние духа, при котором тревога является самоцелью“. [42] Этой мысли вторят многие другие, например, известный писатель и критик Абэ Томодзи: „Два мира противостоят друг другу не только в литературе, но и в сердцах людей. Стало очевидно, что индивидуализм, господствующий на Западе, порождает упадничество, ложь, одиночество, безысходность“. [43]
42
Современные литературы Азии и Африки и идеол. борьба, с.246.
43
Т. П. Григорьева. Указ. соч., с.209, 210, 193.
Апологетам модернизма прекрасно известно отношение здоровой части общества к модернистской культуре, но это не мешает им рекомендовать нам все новые и новые „гениальные“ фигуры. Тот же В. С. Гривнин буквально засыпал советских читателей произведениями Абэ Кобо и Оэ Кэндзабуро, в которых превалируют идеи пессимизма, отчаяния, абсурдности бытия, к тому же облеченные, как правило, в нарочито запутанную форму. „Каждый из романов Абэ, сколь бы ни отличались их сюжетные линии, поднимает одну и ту же тему: оставленность, заброшенность, одиночество человека“; „Идея лабиринта, абсурдности, безысходности существования пронизывает романы Абэ“; „У писателя — предчувствие „всеобщей депрессии“, и последующие романы Оэ подтверждают, что его предчувствие имело основание. Линия, начатая в „Опоздавшей молодежи“, развивается в „Футболе“. [44]
44
См. В. В. Логунова. Писатель и время. М., 1961; А. Л. Колосарь. К социальной проблематике романов Оэ Кэндзабуро. — в сб.: Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. М., 1984 и др.