Ясный берег

Панова Вера Федоровна

Грация, как и предполагала Нюша, оказалась очень

отзывчивой на кормление: только усилили ей рацион,

она стала повышать удои и к концу первого месяца

дала двадцать два литра в день. Начали скармливать ей

все больше и больше питательных кормов — удой

увеличился, дошел до тридцати восьми \ литров, но вдруг

Грация заскучала: перестала жевать, отказалась от еды.

Взвесив ее, обнаружили, что она потеряла в весе сорок

килограммов.

—

Общее переутомление всего организма, — сказал

Толя.

— Перестарались,— сказал Коростелев.

Пришлось ослабить кормление. Удой сразу резко

уменьшился, дошел до двадцати — двадцати двух

литров в сутки и на этом остановился. Двадцать два

литра — это ничего себе; значит, за лактацию можно

получить тысяч пять литров, но, откровенно говоря, Нюша-%

ожидала большего...

Холмогорка Стрелка тоже вскоре должна была оте- ~~

литься. Стрелка — большая, видом неказистая корова,

очень тихая, но с причудами: не по вкусу ей корм — она

не мычит, не бунтует, но опустит голову, стоит как бы

задумавшись и к корму не притронется. Нюша t раньше^

сердилась на Стрелку за капризы и говорила: «Нечего

дуться, ешь, как все едят!», а теперь Нюша стала

опытнее и понимала, что каждая корова требует особого

подхода. Взять ту же Грацию: ей, Нюше, Грация дает

двадцать два литра, а придет нюшина сменщица —

Грация ни за что больше двенадцати не отпустит... Звез-

дочка любит, чтобы сначала подоили ее соседок, а ее

уж после всех. Крошка любит, чтобы с нею

разговаривали, когда ее доят. Чего они мудруют, эти коровы, кто

их знает; но приходится им угождать, если хочешь

побольше -получить от них.

Нюша стала готовить Стрелку к раздою сразу после

запуска: чем упитаннее корова к отелу, тем больше даст

молока. Только бы опять не зарваться, не перекормить,

а то может сделаться ожирение молочной железы.

Концентратов Стрелке не выписывали; кормили ее се-

ном, мякиной, свеклой, силосом. За силосом Нюша

теперь смотрела в оба: выбрасывала комья, нюхала: если

пахнет хорошо — вином, печеным хлебом, мочеными

яблоками, хлебным квасом,— значит, хорош, можно давать

бесстрашно. Мякину она готовила так: запаривала

горячей водой, клала дрожжи, а перед тем, как скормить,

перемешивала с мелко нарезанным турнепсом. Солому

за сутки до скармливания перестилала силосом, чтобы

стала помягче.

— Цельную поварню развела для скотины!—говорила

сменщица, ревновавшая, что Грация выдает Нюше

молока больше, чем ей.

—

Ну что тебе <надо?—спрашивала Нюша у Стрел.-

ки.—Почему не ешь?

Стрелка смотрела на нее и не прикасалась к резаной

свекле, насыпанной в кормушку.

— Может, целенькой захотела?—спрашивала Нюша и

подкладывала целенькую. Стрелка забирала свеклу

губами и принималась жевать.

— Мудровщица! Каждый день чего-нибудь

вздумаешь. Царствовать хочешь надо мной.

Сорок шестой год Нюша закончила с приличными

показателями: надоила сверх плана восемьсот восемьдесят

три литра. Это почти девять центнеров, а девять

центнеров — это почти тонна. В передовые стахановки Нюша с

этими показателями не попала, «о все-таки кое-кого

оставила позади себя; в прошлые годы этого не было.

— Растешь, Нюша,—говорили доярки.

— Расту,—тоненько отвечала Нюша.

«Да, вот расту. Глядите, как бы вас не переросла».

«Если бы я вышла замуж за Иннокентия

Владимировича,—думала Марьяна,—надо ли было бы, чтобы

Сережа называл его отцом? С одной стороны, Сережа

знает по карточкам настоящего отца, он скажет: какой

же это папа, вот -наш папа, на карточке, совсем не

такой... Но, с другой стороны, так хорошо, когда ребенку

есть кому сказать: папа. Так хорошо, когда в доме есть

папа, отец, самый главный человек, опора семьи...»

Началось с того, что иногда летом Иконников

подходил к марьянйному окошку и разговаривал с нею.

Однажды он сказал шутлива:

— Когда же вы пригласите меня к себе?

Марьяна смутилась и пригласила. Иконников пришел

в условленный вечер, пил чай,-спросил у Сережи,

сколько ему лет и когда он пойдет в школу; сказал:

— Очень развитой мальчик.

Он являлся два-три раза в месяц. Сидели, пили чай,

разговаривали. Марьяна уходила уложить Сережу —

Иконников разворачивал газету или брал книгу с полки

и читал, пока Марьяна не возвращалась.

"Иконников?

«Он красивый, интеллигентный, — думала она,

настраивая себя на эту волну, которая называлась —

любовь и замужество.— Видимо, очень порядочный:

сколько лет в совхозе, и никто никогда ничего дурного о нем

не сказал...»

Он приходил. Уходя, спрашивал:

— Разрешите мне заходить и в дальнейшем, когда

Позволит время?

— Да, конечно,— отвечала она со смешанным

чувством удовольствия и неприязни (отвратительное,

гнетущее чувство!). — Пожалуйста, мы будем очень рады...