Ясный берег

Панова Вера Федоровна

говорил и размахивал руками.

— Не могу привыкнуть! — говорил он.— До войны,

может, не принял бы его так близко к сердцу; а сейчас

вижу — душа кипит. Удивительно: по другим война

всеми своими колесами прошлась, во всех щелоках

перемыла, а люди вышли из войны еще крепче, еще живее! А

его война не тронула, он тут в конторе просидел. И —

мертвый.

— Вы необъективны,— сказал Бекишев.— Осторожен

он очень, старается

избежать лишней ответственности,

это верно. Но работник сильный.

— Кабинетчик!

— Есть грех; но это, думается мне, еще не повод,

чтобы аттестовать его мертвецом.

— Повод!—сказал Коростелев.— Мертвец он,

мертвец и есть. Это не просто боязнь ответственности, э^о —

безразличие: полное безразличие ко всему, что

делается! Не нужны ему ни телка Ромашка, ни бычок

Рокамболь, ни мы с вами, ни дело, для которого мы

живем!.. Здорово, девчата.

— Здорово,— сказал и Бекишев.

Таня сурово насупила светлые брови, не глядя

сказала: «Здравствуйте». Никто из них не "заметил

обожающего, смятенного взгляда, который подняла Нюша на

Коростелева. Один Толя заметил и подумал, вздохнув:

«Как она на него посмотрела. Если бы Марьяна

Федоровна когда-нибудь так на меня посмотрела...»

С того дня Нюша и Таня стали дружить. Встречаясь,

задушевно беседовали. На собраниях садились

рядышком. Конспекты по политучебе составляли вместе. Таня

стала вышивать себе блузку украинским узором, и Нюша

стала вышивать себе блузку украинским узором.

Заговорят про Таню и Бекишева — Нюша вступается: стран-

но! Она к нему, кроме как за производственными

данными, и не обращается. У вас старорежимный взгляд на

взаимоотношения.

Холмогорка Стрелка отелилась двадцать восьмого

января здоровым теленком хорошего веса. Первые дни

после отела она давала по семь-восемь литров молока, на

пятый день удой повысился до двенадцати литров.

Следующие дни шло дальнейшее повышение: тринадцать,

шестнадцать, семнадцать, восемнадцать с половиной.

— Стрелочка! — сказала Нюша при Бекишеве.—

Вывози, дорогая, на тебя вся моя надежда!

Бекишев посмотрел на Нюшу, ничего не сказал, но на

другой день принес ей большой разграфленный лист

клетчатой бумаги.

— У меня такой же,— сказал он.— Каждый день

будем проставлять стрелкин удой, потом вычертим

кривую.

Стрелка стала получать жмыхи. Подсолнечный жмых

Нюша замачивала обратом — снятым молоком, а

льняной давала в сухом виде, потому что размоченный он

прилипает

к деснам и нёбу коровы. Стала Стрелка еще

больше давать молока: девятнадцать, двадцать три,

двадцать четыре литра... Вдруг вниз пошла кривая:

двадцать три, девятнадцать, семнадцать... Нюша

перепугалась; прибежал Анатолий Иваныч; велел отставить

свеклу, а вместо нее давать клевер,— что-то у Стрелки

случилось с желудком. Велел также кормить

небольшими порциями, но почаще. Подошли директор Дмитрий

Корнеевич и Бекишев — целое производственное

совещание состоялось. Бекишев привел Иконникова. Иконников

просмотрел график удоев и стрелкины рационы (Нюша

их записывала в особую тетрадку) и милостиво

согласился со словами Бекишева, что есть смысл индивидуали-

зировать питанве Стрелки и использовать для ее раздоя

все корма, какими располагает совхоз.

Расщедрился! Нюша с первых дней поняла, что

Стрелка с лихвой окупит все, что на нее затратят.

Стрелка оправилась быстро; опять пошла вверх кривая

удоев. Пришлось доить Стрелку по четыре раза в сутки,

потом по пять раз, потом по шесть.

Нюша приходила на скотный двор задолго до

рассвета, в начале четвертого часа. Задавала Стрелке

утренний корм: свеклу (опять разрешил Анатолий Иваныч),

мелко изрезанную и посыпанную о-всяной мукой,—

Стрелке это блюдо нравилось. В четыре Нюша садилась доить

Стрелку. После дойки давала комбинированный корм,

зерно, которое Стрелка ела особенно охотно, обильно

запивая свежей водой. В шесть часов, когда Нюша

доила Стрелку уже вторично, приходил Бекишев, еищ

красный после утреннего умыванья, с мокрыми волосами,

гладко зачесанными назад. Он всегда говорил одни и

те же слева:

— Доброе утро. Ну, как?

И записывал цифру вчерашнего удоя. Цифра была

большая, приближалась к сорока...

Теперь уже и Коростелев завел себе график и'тоже

каждый день наведывался к Нюше, иногда даже по два,

по три раза. Глаза у него азартно поблескивали. Он все

беспокоился, не потеряла бы Стрелка аппетита.

— Ест? — спрашивал он, заскочив на минутку.

— Ест! — отвечала Нюша, ответно блестя глазами.—

Что я думаю, Дмитрий Корнеевич, не обязательно ей

один чистый клевер, можно и осоки, немножко, для

разнообразия, она осоку хорошо ест.

— Ладно, диктуй! — говорил Коростелев.— Я скажу

старшему зоотехнику — будет выписывать все, что