Ясный берег

Панова Вера Федоровна

— Иннокентий Владимирович, вы были когда-нибудь

женаты?

Он сощурил белые ресницы с таким выражением,

словно припоминал: был он женат или не был.

, — Да, был. Один раз. Очень давно. Это была ошибка

молодости.

Больше он не счел нужным распространяться об этом.

Он тогда работал в другой области, в городе, в земельном

аппарате. Его жена была фабричная девчонка,

картонажница, но пронзила ему сердце красотой. (Он не был

равнодушен

к таким вещам.) Прожили год; неважно прожили:

его оскорбляла ее простецкая речь, берет набекрень,

шумный хохот; она почему-то выходила из себя от каждого

его слова. Через год она его бросила, обозвав на

прощанье бюрократом, слизняком и совсем уже грубо —

занудой. Детей, к счастью, не было.

Больше Иконников не женился — стал осторожен. Это

опасная игра: за временное увлечение, за ошибку, по сути

дела,— закон и общество возлагают на человека громад-

ную ответственность...

Теперь он укололся, так он выражался мысленно, о

красоту Марьяны. Пугался этого чувства, боролся с ним.

Давал себе зарок: больше не пойду, мальчишество, блажь,

зачем мне это, мне и так хорошо, даже несравненно

лучше... и шел.

Приходил в милый дом, где была женщина, к которой

его влекло, смотрел на нее и ее ребенка и думал: «Нет,

невозможно, ужасно — добровольно взять на себя такую

ответственность. Если бы она согласилась просто

т а к...»

Но он не мог предложить ей этого просто та к,—

она была защищена своей чистотой, своей профессией,

своим Сережей, именем своего отца, любовью двух

стариков, живших около нее. «Пожалуй, это было бы еще

хуже. Не оберешься неприятностей».

Придется жениться.

Тут с первого дня встанут сложные вопросы. Прежде

всего — где жить после женитьбы. В ее доме? Далеко от

совхоза. Он привык, что из дому до конторы — три

минуты ходьбы, это такое удобство. Привык к своей опрятной

комнате в общежитии. Ее мальчишка будет все трогать,

брать его книги с полок...

Жить, с нею в общежитии? И мальчишка там же?

Невозможно.

Идеально было бы под разными крышами. Муж и жена,

пожалуйста, все законно и оплачено гербовым сбором, но

для удобства живут под разными крышами...

Она не согласится.

И чтобы Сережа отдельно — тем более не согласится.

Поди тут, решай — как быть.

И где гарантия, что через год-два она будет так же

мила ему?

А между тем, он все больше накалывался на эту

булавку. С трудом заставлял себя уходить. Вот-вот скажет

лишнее... Как нарочно, она становилась все красивее.

Похудела,

ей шло.

«Я гибну»,— сказал себе Иконников.

В конце декабря он поехал в областной центр в

командировку. Там встретился со знакомыми из облзо, ужинал

с ними в ресторане, и они стали звать его на работу в

областной аппарат. Пора ему возвращаться в город... Не

отпустят? Это можно устроить, было бы его согласие.

Иконников отшутился: куда ему в город, он привык к сельской

глуши, его здесь задавит трамвай... но про себя серьезно

задумался.

Если он безнадежно запутается в своих брачных де-

лах — переезд в город, на другую работу, будет самым

лучшим выходом.

Как-то Марьяна спросила:

— У вас есть карточка вашей жены? Покажите мне

как-нибудь.

— Зачем?

— Мне интересно.

Что это значит? Конечно, она не может не придавать

значения его визитам,— все кругом, должно быть, уже

придают значение... «Но если я принесу карточку, не

примет ли она это за залог сердечной интимности? Кажется,

я пока не дал никакого повода...»

Все-таки он принес карточку. Марьяна взяла ее с

интересом. С карточки глянуло веселое молодое лицо.

Лукавый прищуренный глаз как бы подмигнул Марьяне: эй,

сестра, поберегись! Ничего тут хорошего не будет...

Скорей всего именно так.

Да, повидимому, не ждать ничего хорошего, какой он ни

будь интеллигентный и порядочный.

Уж потому не ждать, что нету в ней самой беззаветного,

радостного чувства, которое она испытала когда-то.

Смотрит равнодушно и рассуждает.

Там была любовь, а здесь тоска по гнезду, желание свить

гнездо.

Стыдно, Марьяна Федоровна.

Почему стыдно?

Потому что без любви. Вам хочется подойти к нему,

прикоснуться? Узнать, как он прожил эти дни без вас?

Не лгите: не хочется. Смотрите холодными глазами...

У вас сын, Марьяна Федоровна. У вас ученики. Вам есть

чем дышать: кислорода вволю. Ну-ка, выкиньте бабьи

бредни из головы.

Ну его, этого Иннокентия Владимировича. Ходить пусть

ходит,:— развлечение... и смешно ни с того, ни с сего

прогнать человека... а думать о нем ни к чему.

Против марьяниного окошка лежал во дворе высокий

красивый сугроб. Он начинался у калитки и шел вдоль

протопки, ведущей по снегу к крыльцу, постепенно

повышаясь, как горный хребет; когда светило солнце, он играл

голубыми искрами — больно глазам смотреть.

Лучше всего, когда светит солнце. Но когда