Языки Пао
Шрифт:
В апартаментах Палафокса им подали горячий перечный чай. Палафокс сидел за столом в кресле с высокой спинкой; Беран мрачно стоял, глядя в окно.
«Иногда приходится делать неприятные вещи, тебе придется к этому привыкнуть, — сказал Палафокс. — Прежде чем будут решены все проблемы, предстоит еще множество потрясений».
«Какой смысл решать проблемы, если при этом погибнет половина населения планеты?» — горько спросил Беран.
«Все люди умирают. В качественном измерении тысяча смертей равносильна одной. Интенсивность эмоций быстро достигает максимума и больше не возрастает, независимо от числа погибших. Нам следует сосредоточиться на последнем...» — Палафокс прервался и наклонил
Беран ничего не понимал: «Откуда он знает, что я здесь?»
Палафокс пожал плечами: «Агентура Бустамонте достаточно эффективна, но глупость и самонадеянность сводят на нет все его усилия. Его тактика непростительна. Он атакует, когда для него лучше всего пойти на компромисс».
«Компромисс? На каких условиях?»
«Он мог бы заключить со мной новый контракт, в обмен на твое возвращение в Большой дворец. Тем самым ему удалось бы продлить свое правление».
«И вы согласились бы на такую сделку?» — спросил потрясенный Беран.
Палафокс тоже изумился: «Несомненно. Как может быть иначе?»
«Таким образом, ваши обязательства ничего не значат?»
«Обязательства имеют смысл только в том случае, если их выполнение дает достаточные преимущества».
«Это не всегда так! — Беран позволил себе повысить голос. — Человеку, нарушившему обязательство, никто не станет доверять второй раз».
«Доверие? Что такое доверие? Взаимозависимость насекомых, копошащихся в муравейнике, коллективный паразитизм тех, кому слабость и невежество не оставляют другого выхода».
«Не оправдывать доверие, требовать от других выполнения обязательств, не отвечая им тем же — тоже непростительная слабость!»
Раскольник рассмеялся — ему действительно было весело: «Как бы то ни было, паонезские концепции «доверия», «долга» и «добросовестности» не находят себе места в моем умственном арсенале. Мы, наставники Раскольного института — абсолютные индивидуалисты, каждый из нас — отдельная неприступная крепость. Мы не ожидаем сентиментального предоставления услуг на основе верности какому-нибудь клану или принадлежности к какой-либо группе, и не предоставляем такие услуги. С твоей стороны было бы предусмотрительно учитывать это обстоятельство».
Беран ничего не ответил. Палафокс с любопытством взглянул ему в лицо. Беран замер — казалось, он задумался. На самом деле у него в уме произошло нечто странное: на мгновение он почувствовал головокружение, какой-то внутренний вихрь, закончившийся толчком разрыва — разрыва с целой эпохой. Беран стал новым человеком, подобно змее, сбросившей старую кожу.
Новый Беран медленно повернулся, бесстрастно оценивая сидевшего перед ним раскольника. Под личиной неувядающего мудреца он увидел старца — со всеми преимуществами и недостатками глубокой старости.
«Хорошо, — сказал Беран. — Мне придется иметь с вами дело на таких же основаниях».
«Само собой!» — Палафокс кивнул, хотя явно ожидал другой реакции, и ошибка его слегка разочаровала. Через несколько секунд глаза его устремились куда-то вдаль; он снова наклонил голову, прислушиваясь к беззвучному сообщению.
Поднявшись на ноги, раскольник жестом поманил Берана за собой: «Пойдем. Бустамонте атакует».
Они поднялись на плоскую крышу, защищенную прозрачным куполом.
«А вот и наши гости, — Палафокс указал на небо. — Марионетки в руках злобствующего ничтожества».
На фоне сероватых перистых облаков возникли черные прямоугольники воздушных бронетранспортеров. В трех километрах от городка один из них уже приземлился — из него выскакивали черноголовые лиловые фигурки нейтралоидов.
«Хорошо, что так получилось, — удовлетворенно отметил Палафокс. — Давно пора проучить Бустамонте за нахальство». Раскольник наклонил голову, выслушивая внутреннее сообщение: «Наблюдай! Никакая армия не в силах нанести ущерб наставнику Института!»
Беран услышал — возможно, просто почувствовал — вибрирующий, пульсирующий звук, настолько высокий, что он воспринимался скорее как давление воздуха. Воздушные транспортеры стали совершать странные маневры — ныряя, поднимаясь в облака, разгоняясь навстречу друг другу и едва не сталкиваясь. Вскоре все они поспешно улетели за горизонт. В то же время отряд мамаронов, высадившийся на плато, пришел в неистовое возбуждение. Нейтралоиды беспорядочно бегали кругами, потрясая оружием над головой, приседая и подпрыгивая. Пульсирующий свист прекратился; мамароны повалились на землю.
Палафокс бледно улыбнулся: «Они вряд ли станут нам снова надоедать».
«Бустамонте попробует нас бомбить».
«Если он еще не спятил, Бустамонте воздержится от таких мер, — пренебрежительно отозвался Палафокс. — Думаю, на это ему хватит умственных способностей».
«А тогда что он будет делать?»
«Что делает любой тиран, когда видит, что его власть рушится? Бросается на все, что попадется под руку, мечется, как хищник в клетке».
Действительно, дальнейшие поступки Бустамонте отличались бессмысленной жестокостью. Вести о явлении Берана народу во мгновение ока облетели восемь континентов, несмотря на отчаянные попытки Бустамонте истолковать события в свою пользу. Паоны, тосковавшие по восстановлению традиций и ненавидевшие социальные эксперименты узурпатора, отреагировали в полном соответствии со своим характером. Всюду замедлялась и останавливалась любая работа. Всякое сотрудничество с представителями власти прекратилось.
Сначала Бустамонте прибегал к убеждению, давал грандиозные обещания и объявлял амнистии. Полное безразличие населения оскорбляло его больше, чем волна гневных демонстраций. Общественный транспорт замер, сети энергоснабжения и связи отключились, даже личная прислуга Бустамонте перестала приходить на работу.
Мамарон, которому пришлось выполнять непривычные обязанности лакея, обжег руки узурпатора горячим полотенцем, что стало последней каплей — Бустамонте взорвался, вся его накопившаяся ярость вырвалась наружу: «Я перед ними пел и плясал, как ярмарочный зазывала! Что ж, теперь они у меня запоют и попляшут!»
Выбрав по жребию сотню деревень, Бустамонте разрешил нейтралоидам сделать с их обитателями все, что им было заблагорассудится.
Убийства и пытки не впечатлили остальное население; любой знаток истории Пао мог бы предсказать такой результат — точнее, такое отсутствие результатов. Узнав о карательных мерах, Беран внутренне корчился, мучимый угрызениями совести. Он обрушился на Палафокса с горькими обвинениями.
Упреки не задевали раскольника. Он снова невозмутимо указал на тот факт, что все люди умирают, что боль носит временный характер, и что в любом случае боязнь физических страданий свидетельствует лишь об отсутствии психической дисциплины. Демонстрируя свою правоту, Палафокс поднял руку над пламенем газовой горелки и держал ее неподвижно, пока плоть не обуглилась под растрескавшейся кожей. Раскольник бесстрастно наблюдал за тем, как поджаривалась его конечность.