Юнона

Воробьева Виктория

Нэлл сквозь слезы смотрела, как она смеется. На обветренные губы, ямочки на щеках, на смуглую — темнее волос — гладкую кожу.

— И передавай привет Марике Рачевой, она явно рубит фишку. С жизнью нельзя бороться с помощью смерти, она все равно обманет и победит.

«Да, победит, вот только какая из трех?» — подумала Нэлл, шмыгая носом.

Она пересматривала письмо снова и снова, бесконечное число раз, вглядывалась в лицо дочери и чувствовала, как тает тревога последних часов. Что с того, что они сидят в хрупкой консервной банке, открытой всей вселенной, что по воздуховодам

ползают шустрые черные лужи, что с них не сводит глаз двухсоткилометровое чудовище, и что каждый из их дней может оказаться последним? Что с того, что все они неизлечимо больны? Там, за ее спиной, ветер колышет кроны пальм и с шумом набегают на берег волны, и жгучее тропическое солнце заливает берег ослепительным светом, и Элли смеется… она пять лет не видела, как Элли смеется.

«Передавай привет Марике Рачевой»…

А почему бы и нет?

Все еще улыбаясь до ушей, Нэлл отправила вызов Марике.

— Привет! Моя дочь официально заявила, что ты рубишь фишку.

— Ни хрена я не рублю, ни фишку, ни мартышку, — мрачно ответила та. — Облажалась, как последняя идиотка.

— Ты? Что случилось?!

— Магда исчезла.

— Магда?

— Я ее выпустила погулять по полу, подумала, пусть разомнется, пока я работаю. Обычно она сразу бежит, когда я ее зову. А тут не пришла. Я всю каюту обыскала. Ты ведь знаешь, у нас и муравью спрятаться негде — куда, по-твоему, могла деться крупная взрослая крыса?

— В стоковый воздуховод?

— Я идиотка, но не настолько. Перед тем, как ее выпустить, я его закрыла.

— В коридор?

— Я из каюты ни ногой, ко мне никто не заходил, а сама она, как ты понимаешь, дверь не откроет.

— Может, где-то спряталась и заснула? — спросила Нэлл, вспомнив привычки Филлис.

— И стала невидимой? — не без яда в голосе отозвалась Марика. — Что-то мы сегодня с тобой обе не блистаем интеллектом.

Нэлл кольнуло раздражение, но она решила не вестись.

— Дежурный по станции знает?

— Знает… Толку то.

Она глубоко вздохнула.

— Последняя крыса из пятой контрольной группы. Можно сказать, наш талисман. Зачем я вообще ее из бокса достала? Хоть башкой об стены стучись. Прости, пойду пореву, — и Марика отключилась.

Иногда самые большие усилия приходится прикладывать для того, чтобы просто жить как обычно. Просто работать, просто делать то, что делаешь день за днем, не позволяя страху или отчаянию превратить тебя в трясущийся мешок с костями, думала Нэлл, ковыряя статью. Дело продвигалось с большим скрипом. То ли она банально не выспалась, то ли не могла отвлечься от жутких черных тварей, ползающих в темноте совсем рядом, в десятке сантиметров ниже уровня пола. Даже если Макс и Алекс выжгут этих тварей из воздуховодов пятого отсека — что дальше? Всего на Юноне восемь отсеков, и в самом лучшем случае с каждым придется работать по несколько часов. Значит, впереди еще двое-трое суток, в течение которых может произойти все, что угодно.

Да и потом тоже, шепнул внутренний голос.

Постепенно она втянулась и проработала почти до ужина, прибавив к статье полдюжины страниц.

— Нэлли, ты в порядке? — произнес совсем рядом

голос Тома, и ее сердце радостно забилось.

— Ага, — ответила она, широко улыбаясь, и сорвала с себя шлем… но каюта была пуста.

— Нет, ну каков сукин сын, а?

Она похолодела.

— Том?..

— В темноте больше не спим.

Она выскочила из ложемента и тревожно оглянулась.

— Ты сейчас куда?

Кажется, у нее снова затряслись руки. Она медленно поворачивалась, оглядывая каюту и чувствуя себя бактерией на покровном стекле, на которую — через окуляр микроскопа — с холодным любопытством смотрит чужой взгляд.

— Ты сейчас куда? — повторил голос Тома.

— Хватит!!! — крикнула Нэлл.

Несколько секунд было тихо, а потом мрачный голос Марики сообщил:

— Ни хрена я не рублю, ни фишку, ни мартышку. Облажалась, как последняя идиотка.

— Я сказала: хватит!!! — заорала Нэлл.

Ее трясло так, что стучали зубы.

На этот раз тишину ничто не нарушило. В какой-то момент ей показалось, что она слышит шорох, но потом это прошло. Яркий свет, заливающий каюту, все еще был надежной защитой.

За ужином выяснилось, что голоса слышала не только Нэлл.

— Наша повседневная жизнь все отчетливее приобретает черты театра абсурда, — задумчиво сообщил Дэн, ковыряясь в своей тарелке.

— Что ж тут абсурдного? Все настолько понятно, что даже скучно, — отозвалась Марика.

— И что тебе понятно? Расскажи.

— Над нами поставили очередной эксперимент. Или изучали наши коммуникативные способности, или реакцию на когнитивный диссонанс, или еще что-нибудь в том же духе.

— Это если считать Си-О разумным.

Марика пожала плечами, как бы не желая доказывать очевидное.

— Получается, он записывает все, что мы говорим, — пробормотала Нэлл.

— Скорее всего. Возможно, пытается разобраться в нашей системе коммуникативных сигналов.

— Таким дебильным способом?

— Предложи ему другой способ, лучше, — насмешливо отозвалась биолог.

— Можно, я выражусь матом?

Дверь открылась, и в кают-компанию вошел Алекс Зевелев. Все разом посмотрели на него.

— Как там ваши дела? — нетерпеливо спросила Линда.

Алекс подошел к лотку, взял себе контейнер с ужином, сел к ним за столик и только после этого ответил:

— Прекрасно. Уложили оптоволокно во всех воздуховодах пятого отсека. Теперь там мир, тишина и покой. Все счастливы.

Нэлл удивленно вгляделась в его лицо. Сам Зевелев не был ни счастлив, ни даже рад. Он сосредоточенно ел, больше ни на кого не глядя, и с каждой минутой мрачнел все больше.

— Алекс?

— Мм?

— Ты считаешь, мы совершаем ошибку? — негромко спросила она, улучив момент, когда за столом разгорелась дискуссия об универсальности когнитивной функции.

Тот поднял на нее глаза.

— Да, — ответил он.

— Почему?

— Потому что мы отказываемся от контакта. Потому что отвечаем агрессией, даже не дав себе труд разобраться, что же нам предлагают.

— А нам что-то предлагают? По-моему, нам ломают станцию и среди ночи нападают на людей.

Алекс усмехнулся.