Юношеские годы Пушкина
Шрифт:
— Где ж мертвец?
Вон, тятя, э-вот!
В том, что Пушкин, может быть даже очень скоро, удостоится чести приема в «Арзамас», никто из его товарищей-литераторов уже не сомневался. Заветною мечтою каждого из них было попасть туда же, и все они еще усерднее прежнего принялись царапать пером. Но так как избранным из них открылся уже доступ в "большую печать", то единственный в 1815 году собственный их рукописный журнал — "Лицейский мудрец" — имел не более двух-трех постоянных и притом слабых сотрудников. [29]
Note29
{ Школьный товарищ Пушкина, адмирал Матюшкин, перед своей смертью передал сохранившийся у него подлинник «Мудреца» за 1815 год академику Я. К. Гроту. Благодаря любезности последнего пишущий настоящие строки имел случай просмотреть этот подлинник. Почти весь журнал переписан одним и тем же красивым почерком Данзаса, что удостоверяется как покойным Матюшкиным, так и пометкой в конце 1-го номера «Мудреца»: "В типографии Данзаса". По словам того же Матюшкина, статьи принадлежали почти исключительно Данзасу и Корсакову. Дельвиг, как «известный» уже литератор, только просматривал их до переписки, — почему под подписью Данзаса выставлено: "Печатать позволяется. Цензор Барон Дельвиг". Наконец, Илличевский участвовал в журнале собственно как иллюстратор: недурные раскрашенные карикатуры украшают каждый номер, и под одной из них можно прочесть подпись: "Ill. Pinx.", т. е. "Illischewsky pinxit" (Рисовал Илличевский).
Кстати выпишем здесь оглавление 1-го номера «Мудреца» за 1815 г.: Изящная словесность: 1) Проза: а) К читателям. b) Осел — философ. 2) Стихотворения: а) К заключенному другу-поэту. b) К Мудрецу, с) Эпиграмма, d) Эпитафия, е) Нет, нет! 3) Критика: а) Письмо к издателю. Ь) Объявление. 4) Смесь: а) Письмо из Индостана. b) Анекдот.
В конце номера приложены две карикатуры. В одной из них действующими лицами представлены Мясоедов, Кюхельбекер и гувернер; в другой — Мясоедов, Илличевский и гувернер. В той и другой Мясоедов, по обыкновению, изображен с ослиной головой, а Кюхельбекер и Илличевский совсем взрослыми мужчинами. Иллический даже с бакенбардами, в современных штатских платьях.
В 3-м номере «Мудреца» к указанным 4-м отделам прибавились еще два новых: «Моды» и "Политика".}
Вот два куплета самого удачного, по нашему мнению, стихотворения в «Мудреце», так и озаглавленного — «Мудрец». Оно названо подражанием Жуковскому, но составляет, вернее, пародию на известный роман Жуковского "Певец":
На кафедре, над красными столами,Вы кипу книг не видите ль, друзья?Печально чуть скрипит огромная доска,И карты грустно веют [30] над стенами.На печке дудка и венец.Восплачемте, друзья: могилаПрах мудреца на век сокрыла.Бедный мудрец!Нет мудреца! И дудка пересталаПриятный глас повсюду разносить.И в классах скорбно все — и все молчит,И, кажется, доска чернее стала!Из печки дым коптит венец,Его колебля над могилой,И дудка вторит им уныло:Бедный мудрец! [31]Note30
В подлиннике, по очевидной описке, сказано: "воют".
Note31
Для сравнения приводим и соответствующие куплеты Жуковского:
В тени дерев, над чистыми водами,Дерновый холм вы видите ль, друзья?Чуть слышно там плескает в брег струя,Чуть ветерок там дышит меж листами;На ветвях лира и венец…Увы! друзья, сей холм — могила;Здесь прах певца земля сокрыла;Бедный певец!И нет певца! Его не слышно лиры…Его следы исчезли в сих местах;И скорбно все в долине, на холмах;И все молчит… Лишь тихие зефиры,Колебля вянущий венец,Порою веют над могилой,И лира вторит им уныло:Бедный певец!Надгробные куплеты эти на "Лицейского мудреца" как бы предвещали его скорую кончину. Как, в самом деле, трудно было «Мудрецу» завербовать себе сотрудников, — нагляднее всего свидетельствуют бесплодные воззвания издателя "К читателям" в № 2 и 3:
"Право, любезные читатели, я чрезвычайно рассержен на вас (говорится в № 2). Как! Ни одного пособия не дать мне; заставить меня одного издавать журнал! Это стыдно! Весьма стыдно! После такого озорнического поступка я с вами и говорить не хочу!..
Что, читатели? Вы меня кличете? Так и быть; что вы только можете сказать в свое оправдание?
— Дела много!..
Неправда; на этой неделе и уроков не было. Немецкая бессмыслица не трудна…
— Предметов не было…
Вздор! Пустое! На этой неделе был царский день… Так! Вижу, вас лень одолела, мошенница… Только слушайте, любезные читатели, я вас на этот раз прощу; только хорошенько посмейтесь над тем, что только услышите в нашем журнале; но если же (страшитесь моего мщения!), если же для будущего нумера вы мне ничего не пришлете стихотворного или прозаического, если же ваши Карамзины не развернутся и не дадут мне каких-нибудь смешных разговоров, то я сделаю вам такую штуку, от которой вы не скоро отделаетесь. Подумайте…
— Он не станет издавать журнала…
Хуже!
— Он натрет ядом листочки "Лицейского мудреца"… Вы почти угадали: я подарю вас усыпительною балладою г-на Гезеля!!!"
Гезель же был не кто иной, как злосчастный Кюхельбекер, которому везде и от всех доставалось.
Но первое воззвание, видно, ни к чему не повело. № 3 «Мудреца» начинается еще более сильными вздохами:
"Ох! охти мне! — Рифматизм!.. Горло болит; чуть-чуть дышу… Право, любезные читатели, я чрезвычайно болен, а вы заставляете меня говорить. Я думал, что болезнь моя избавит меня от того, чтоб издавать журнал; но не тут-то было. Вызвали меня из убежища, приставили нож к горлу и кричат: "Издавай!..""
В этом же 3-м номере статья «Апология» (защитительная речь) заканчивается знаменательными словами: "…Еще скажу вам, что я чрезвычайно люблю спать; потому что, когда буду великим Канцлером России, то спать будет некогда, а теперь хочу наспаться на всю жизнь. Вы ожидаете от меня длинной Апологии; но я вам ничего не скажу, не потому, чтобы не было доказательств, но потому, что мне чрезвычайно спать хочется… Что-то зевается… Ох!.. ах!., ух!.."
Против последнего слова сделана внизу страницы такая выноска: "Просим любезных читателей извинить г-на Писаку, ему хотелось спать, и он набредил целый лист".
Из приведенных нами выписок очевидно, как понемногу, вместе со своими сотрудниками, засыпал "Лицейский мудрец", пока, в 1816 году, он не заснул навеки.
Временному оживлению «Мудреца» в конце 1815 года способствовал (совершенно, впрочем, помимо своей воли) Дон Кихот лицейский, Кюхельбекер. Поощряемый Жуковским, он хотя и упражнялся теперь преимущественно в переводах с русского на свой родной, немецкий язык, но не мог, однако, отказаться и от русского стихотворства. Даже на лекциях нередко обуревало его вдохновение. Раз, вызванный к доске профессором Карцевым, он второпях обронил на пол какой-то листок. Пушкин, к ногам которого упал листок, не замедлил поднять его и припрятать. Возвратясь от доски на свое место, Кюхельбекер начал рыться у себя в столе, сунулся в стол к соседу, заглянул и под лавку — все, конечно, напрасно.
— Donner Wetter… [32] — ворчал он про себя.
— Да что ты потерял, Кюхля? — спрашивали его соседи.
— Ничего! — коротко отрезал он и уткнулся в книгу.
Он был уверен, что по обычной своей рассеянности заложил стихи куда-нибудь в тетрадь или книгу и что они после сами собой найдутся. Они, точно, нашлись, но не сами собой и не там, где он думал.
Едва лицеисты собрались к обеду в столовой и принялись за суп, как Пушкин зазвенел о стакан ложкой и провозгласил:
Note32
Черт побери (нем.).
— Внимание, господа! В математическом классе у нас объявился нынче стихотворный найденыш. Кто его к нам подбросил — одному Аллаху известно. Но яблоко, говорят, падает недалеко от дерева, и потому по яблоку мы, может быть, доберемся и до дерева. Развесьте уши и утешьте души:
Взликуйте, русские народы,Камчатки и Карпатских гор,Дуная, Вислы воды,Мы днесь составим цельный хор.Все племени славенска, членыВо сердце с правдою своем,Собравшись под свои знамены,Одним языком воспоем.Страшилища Европы пали,Кичливый свержен мира враг,Как те, что Бога воевали,Злодеям-извергам на страх.Гомерический хохот был ответом на нескладные, безграмотные вирши. Кто был автором их — ни для кого не осталось уже тайной, потому что Кюхельбекер хотя и скорчил самую невинную рожу, но с каждым стихом все более багровел в лице и, наконец, нервически расплескал ложкой суп на скатерть.
— Молодец, Виленька! Вот так отличился! — хохотали вокруг товарищи.
— Чего вы пристали!.. Это вовсе не я… — неумело протестовал Виленька.
— Виден сокол по полету, Дон Кихот по поступи. Второй куплет особенно великолепен. Прочти-ка его еще раз, Пушкин!