Южная роза
Шрифт:
Габриэль благосклонно слушала его рассказы, что-то отвечала и даже улыбалась, хлопала приветственной речи его отца и пила вино. И будто видела себя со стороны – фальшивая улыбка, вежливое внимание к чужим словам, заученные жесты приличий…
По крайней мере, никто здесь не смотрит на неё с сочувствием, как синьор Грассо или Ромина. Как обычно смотрят на лошадь, которую нужно пристрелить...
Она слушала сплетни, что обсуждали жёны офицеров, но не особенно вдумывалась в слова. Бродила между столиков и просто ждала, когда же кончится этот треклятый
Позже начались танцы, и на первый вальс её пригласил капитан Корнелли. И только сейчас Габриэль заметила, как странно он себя ведёт. Сосредоточенная на своей боли и переживаниях, она почти не замечала ничего вокруг. Но когда капитан, перед тем как пригласить на вальс, украдкой поцеловал кончики её пальцев, она словно проснулась.
– Вы позволите мне называть вас по имени… когда никто не слышит? – прошептал он, склонившись к её уху, и серые глаза капитана смотрели на неё с нежностью.
А Габриэль подумала - может, так даже лучше? Может быть, Корнелли сможет отвлечь её от болезненных мыслей о Форстере?
И она кивнула ему в ответ.
Затем он пригласил её снова, и ещё раз. И будь они в светском обществе Алерты, три танца подряд с одним мужчиной уже вызвали бы косые взгляды и осуждение, но здесь, на краю света, нравы были вольнее.
Вскоре другие офицеры в шутливой форме сказали Корнелли, что это всё-таки праздник, и потанцевать хотят все, а дамское общество так малочисленно, и он наконец отпустил Габриэль.
Она танцевала со всеми, кто её приглашал, и улыбалась им, и благодарила, но с каждым следующим танцем чувствовала, как в ней нарастает глухая тоска. Утром казалось, что её ненависти к Форстеру хватит, чтобы галопом доскакать до Алерты, но она ошиблась…
Слушая, как офицеры шутят о гроу и их обычаях, как обыденно они говорят о том, что пытали и повесили одного из пойманных повстанцев, она с каждым мгновением всё сильнее и сильнее хотела отсюда сбежать. И если с утра её отчаяние и ненависть к Форстеру были похожи на сухую грозу, какие часто бывают в окрестностях Кастиеры, что приходят с молниями и ветром, и разжигают пожары на пустошах, то сейчас она чувствовала, что готова разрыдаться в любой момент. И молнии, и ветер в её душе вот-вот сменятся опустошительным ливнем слёз.
Она ощущала, как ненависть сменяется тоской, а тоска ненавистью, а затем снова тоской, будто это были невидимые качели.
Улучив минутку, она ушла из внутреннего двора, и спрятавшись в одной из глубоких ниш, что шли вдоль коридора солдатской казармы, присела на край скамьи. Наступил вечер, а здесь было уже достаточно сумрачно, и никто её не видел. Она прислонилась виском к прохладному камню, испытывая настоящее облегчение от того, что ни с кем не нужно говорить и танцевать, что не надо улыбаться и изображать веселье.
Габриэль пыталась думать рационально над тем предложением, которое сделал ей синьор Грассо. Перед отъездом он вновь нашёл её в усадьбе – она пряталась в оранжерее,
И рассудком она понимала – он прав. Ей нужно принять это предложение, потому что для неё это единственный выход. Ведь что ждёт её по приезду в столицу? Сейчас она в полной мере осознала, что - ничего. В последнее время она совсем не думала о будущем.
Задержись она здесь хоть на день, что с ней будет? Её ждет участь любовницы и содержанки Форстера. И эта мысль была для неё невыносима. В одном она была уверена - синьор Грассо и Ромина нигде в свете не обмолвятся даже словом о ней и её чувствах.
– … не нужно спешить, - раздался неподалёку мужской голос, и резко запахло табаком.
– Не раньше, чем стемнеет. Знаешь, какие чуткие уши у этих тварей? Я же тебе говорил: отцу этот фейерверк и даром не сдался, но он отвалил за него пять тысяч сольдо. А всё зачем?
Габриэль узнала голос капитана Корнелли.
– Я-то думал: порадовать дам, - усмехнулся кто-то в ответ, щёлкая огнивом.
– Ага, как же - порадовать, - коротко хохотнул капитан.
Дальше послышалась скабрезная шутка, и Габриэль стало не по себе. Нужно показаться, а ну как они увидят её здесь, и будет неловко. Она хотела выйти или хотя бы покашлять, чтобы выдать своё присутствие, но следующие слова, произнесённые собеседником капитана, буквально пригвоздили её к холодным камням.
– Мы уже какой день следим за Волхардом? А толку-то? Этот гнида Форстер ничем себя пока не выдал, всё разъезжает со своим дружком из столицы – косуль постреливает. А если ты ошибаешься?
– Форстер не дурак. Но и я тоже не дурак. Он явно замешан, видел бы ты лицо его сестры! Я так давно знаю эту семейку, что могу читать в лицах. Поверь мне – они замешаны, - насмешливо ответил Корнелли.
– А ты уверен, что нападение будет сегодня? Всё-таки, знаешь, под пытками любой скажет что угодно – лишь бы перестали, а этот повстанец сломался подозрительно быстро, - задумчиво ответил невидимый собеседник Корнелли, - а не западня ли это?
– Одноглазый ненавидит моего отца уже очень давно. И, наверное, столько же времени он желает его убить. Как только мы пустили слух о том, что отец приезжает в гарнизон – видишь, повстанцы зашевелились сразу же. Я не думаю, что этот идиот соврал под пытками. Уверен, нападение будет сегодня. А если нет - я очень этому удивлюсь, - ответил Корнелли. – Но сегодня они не ожидают от нас ответа. Говорю же тебе: и оркестр, и фейерверк, этот праздник и всё это вино - всё это хороший тактический манёвр. А мой отец - приманка. Они думают, мы будем пьяны. Пусть так и думают. Фейерверк заглушит наши шаги, и дым отобьёт нюх у этих тварей… Ты знаешь, что если застрелить волка, то и колдун сдохнет вслед за ним? – в голосе Корнелли послышалась усмешка. – Надеюсь, что сегодня я всажу по пуле всем этим выродкам Форстерам. Как долго я ждал такого случая!