Южная роза
Шрифт:
– Милость божья, Ханна! Да что ты такое говоришь!
– Габриэль всплеснула руками.
– Я слышала их разговор с Бёрдом в оранжерее, я знаю, что они нападут сегодня! И я слышала на празднике, как капитан сам говорил о том, что это будет засада. Они нападут во время фейерверка! Они их всех убьют! Просто скажи, где их искать я сама поеду!
– С чего бы мне верить тебе?
– Ханна встала, не сводя с Габриэль глаз. – Откуда мне знать, что ты не заодно с капитаном?
Габриэль видела - Ханна будет молчать, не выдаст хозяина даже под пытками, и от отчаяния она сказала то единственное, что было сейчас правильным.
– 3аодно?
– Да я люблю его! И ты любишь! Я знаю... И пока не село солнце - мы ещё можем его спасти!
Ханна стояла молча, замерла будто изваяние, ни один мускул не дрогнул на её лице, и она хотела что-то сказать, но не успела - Ромина вошла в комнату со словами:
– Это правда?
Габриэль даже вздрогнула. Обернулась, и увидела маячившего в дверях Натана, позади Ромины. Видимо, дворецкий правильно истолковал расстроенный вид Габриэль и её поспешность. Но сестра Форстера быстро выставила его и заперла дверь.
А Габриэль опустилась на стул, и глядя на расписные глиняные миски с хлебом и копчёной уткой, устало рассказала обо всём. O том, что солдаты поймали кого-то из повстанцев, и он под пытками выдал их план, и пpo то, что видела Одноглазого вчера возле оранжереи, что слышала кусок разговора, и что Форстер дал ему обещание, видимо, помочь в нападении. Она рассказала даже то, что Корнелли приедет завтра делать ей предложение, в обмен на то, чтобы она сдала Форстера. Она умолчала только об одном - о том, что было вчера ночью в оранжерее между ней и Форстером.
Женщины слушали её молча, стоя по разные стороны стола, а когда она закончила, Ромина положила ей руку на плечо и произнесла тихо:
– Сиди здесь, я сейчас вернусь.
Они вышли с Ханной в ту дверь, что вела к хозяйственным постройкам, а Габриэль откинулась на спинку стула, чувствуя, как на неё накатывает опустошение и усталость. Она будто выгорела вся изнутри. Нервное напряжение, что преследовало её со вчерашнего вечера, отпустило наконец, сдавив напоследок сердце в тисках неимоверной тоски, и склонившись над столом, Габриэль уронила голову на руки и беззвучно разрыдалась.
Она не слышала, как вернулась Ромина, и опомнилась только когда её рука снова легла на плечо.
– Тихо, тихо, ну хватит плакать, - Ромина достала из шкафа бутылку с ликером, налила немного в стакан и протянула Габриэль.
– Выпей. Станет немного легче.
И Габриэль выпила, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Сейчас ей стало даже стыдно за свою слабость.
– Если бы я могла хоть что-то сделать, - произнесла Ромина и налила и себе тоже, - но я не могу. Винсент рассказал мне о вашем разговоре.… И ты должна знать еще кое-что…
Она откинулась на спинку стула и продолжила неторопливо:
– Если убьют нашего дядю, то Алекс единственный мужчина, что останется в когда-то большом роду Форстеров. Ты, наверное, уже много слышала о чьеру... И думала, что это сказки…
– Я знаю… Знаю, кто он, - тихо ответила Габриэль, сжимая в руках стакан, и глядя в рубиново-красную жидкость.
– Но ты не знаешь, наверное, что его дар впервые проявился, когда он служил в Бурдасе, как раз после того, как казнили нашего отца и брата. Они оба были чьеру. А после их смерти дар перешел к Алексу. И если убьют дядю Берда, то и его дар перейдёт к
Габриэль молчала. Что ей ответить? Что она понимает? Понимает. Но разве ей от этого легче?
– Ты мне нравишься, Габриэль, и я даже считаю, что мой брат не заслуживает такой, как ты. Я знаю, как тебе сейчас больно, но поверь мне - боль со временем пройдёт. Ты ещё совсем молода, такая рана заживёт. Это, наверное, звучит цинично, но это так, - Ромина отхлебнула из стакана.
– Но если ты останешься с ним, то ваша семья повторит судьбу нашей семьи - гнев герцога Таливерда и месть семьи Корнелли обрушатся на вас. Ты знаешь, что пока мой брат не аннулировал брак с Анжеликой, это стерва неоднократно пыталась его убить? Ведь тогда Волхард по закону наследовала бы она, и даже оставь Алекс поместье дочери, Анжелика всё равно до совершеннолетия заправляла бы тут всем. А когда Корнелли поймёт, что его обвели вокруг пальца, он будет очень зол…
– Что вы хотите от меня?
– спросила Габриэль устало.
– Мой брат не вернётся сегодня, и завтра… я велела им прятаться три дня в одном из пастушьих домов. Ты же понимаешь, что если завтра Корнелли приедет просить твоей руки и Алекс узнает об этом - он точно его убьёт. Так что Корнелли мы скажем, что Алекс уехал в Ровердо, вместе с синьором Грассо, и тот подтвердит это, если понадобится. А ты сейчас пойдёшь и ляжешь спать, и завтра уедешь в Аперту. Я тоже вскоре уеду туда, как только тут всё закончится. Я напишу несколько писем, ты отдашь их нужным людям. Послушай, Габриэль, всё это пройдёт. У тебя будет спокойная обеспеченная жизнь и любимое дело. Поверь мне. Я, как никто, знаю насколько важно не переходить дорогу сильным влиятельным мужчинам.
Ромина встала, и снова положив Габриэль руку на плечо, добавила:
– Спасибо, за то, что ты сделала. За то, что спасла моего глупого брата! Я буду тебе должна, - и она ушла, стремительно и шумно, впрочем, как обычно.
Габриэль пришла в свою комнату, чувствуя, что у неё не осталось больше сил на переживания, она будто постарела за этот день на десяток лет. Кармэла закудахтала, увидев её заплаканное лицо, но Габриэль не стала отвечать на вопросы служанки. И что удивительно, Кармэла как-то внезапно стихла, заметалась молча, принеся плед, и мятный чай, и таз горячей воды с солью, для ног. Открыла окно, чтобы проверить комнату, а затем тихо удалилась, пообещав ещё заглянуть. А когда она заглянула, Габриэль уже спала на самом краю кровати, ровно так, как в первый свой день в Волхарде.
***
Капитан Корнелли ждать себя не заставил - приехал ещё до завтрака. И выглядел он злым и расстроенным для человека, который должен был одержать этой ночью свою главную победу. Габриэль наблюдала из окна, стоя на втором этаже, как он гарцевал на подъездной алле и орал на своих солдат. Форма на них была несвежей, в пыли. Может, эту ночь они провели в засаде, а может - в погоне, и сейчас спешивались устало. Пустили своих лошадей пастись прямо на газон, не взирая на робкие протесты Натана.