Южная роза
Шрифт:
– Да, твой отец не даром носит генеральские погоны, я бы не додумался выманить их на живца.
– Мой отец обещал лично привезти голову Одноглазого королю. А я покончу со вторым Форстером, и тогда Волхард, наконец-то, отойдёт мне. Отец обещал сделать меня наместником в Эрнино. И в придачу - погоны майора.
– А если второго Форстера не будет сегодня?
– Эх, Густав! Слышал ли ты выражение «Троянский конь»?
– с усмешкой спросил Корнелли.
– Слышал, и что?
– Так вот у меня есть против Форстера такая фигура на доске.
– И что за фигура? Кто-то из слуг?
–
– Дочка профессора? – удивлённо спросил Густав. – С неё-то какая польза?
– Вполне конкретная, Густав. Она ненавидит гроу. И Форстера. Зато живёт в его доме, и очень даже неравнодушна ко мне. Так что, похоже, пора сделать ход конём - сегодня я попрошу её руки у синьора Миранди. Он скажет ей об этом вечером, после отъезда из гарнизона, и она промучается в ожидании всю ночь. А завтра утром я приеду к ней в Волхард, чтобы официально попросить руки у неё. И поверь, если я что-то понимаю в женщинах, она упадёт в мои объятия и сдаст мне Форстера с потрохами. Даже более того, подтвердит всё то, что я велю ей сказать.
– Хм… Хороший план. Но ты так уверен в том, что она скажет, что нужно?
– Да. В её безвыходном положении я для неё – отличная партия. Даже не то слово! – Корнелли рассмеялся.
– Сейчас их семья живёт на нищенские крохи зарплаты профессора. Да она будет всю ночь молиться, чтобы я приехал быстрее. Брак, конечно, не самый выгодный, с одной стороны… Но! Она бари.
И я не прочь жениться, если она принесёт мне погоны майора и рудники Волхарда. Это ведь будет неплохой обмен, да? К тому же она очень хороша, ты же заметил? И влюблена в меня, как дурочка. Пора уже мне начать проводить ночи не в горных пещерах в поисках Одноглазого, а в тёплой постели с такой милашкой, как эта Габриэль.
От этих слов её передёрнуло. Она впилась в камень холодными пальцами, и замерла, боясь даже дышать.
– Есть только одно "но"… Может оказаться, что она ничего и не знает. А слова… это просто слова. Если бы дело обходилось словами, ты бы уже давно взял Форстера за жабры. Эх, какой ядрёный у твоего отца табак! – Густав закашлялся и ругнулся.
– Она бари, Густав! Её слова не то, что твои. Они - совсем другое дело. Они имеют вес против слов любого, а уж тем более против слов горца. В суде слову бари поверят, даже не заставляя клясться. И если Габриэль укажет на Форстера и подтвердит, что она видела, к примеру, как он договаривался с Одноглазым, сам понимаешь, чью сторону примет суд. А чтобы ей было проще подтвердить это - я оставил Форстеру подарочек под мостом. Убьём Одноглазого, а ему предъявим соучастие. Свидетель у меня, считай, в кармане, да не просто свидетель - бари, из древней семьи. Так что, если не виселица, так тюрьма Форстеру обеспечена. Мне осталось лишь немного дожать и Волхард будет мой. Ну что, идём? Дамы ждут.
Они ушли. А Габриэль сидела некоторое время, пытаясь успокоить дыхание и сердцебиение, потому что рассудок у неё почти помутился. Она вспомнила обрывки фраз из разговора, услышанного в оранжерее, и сейчас внезапно картинка сложилась. Так вот что пообещал Александр Форстер своему дяде той клятвой!
…они будут пьяны,
…отомстить за смерть твоего отца и брата…
…он хотел заполучить Волхард...
Они нападут сегодня, во время фейерверка, думая, что нападение будет неожиданным. А там их будут ждать люди генерала Корнелли. И этой клятвой, которую Форстер дал, чтобы её спасти, он обязался помочь своему мятежному дяде!
А в результате они все сейчас просто угодят в ловушку!
Милость божья! Они же его убьют!
Она вскочила, и ноги её едва держали, руки дрожали, а сердце колотилось тревожным набатом. Добежав до перил, она взглянула на небо.
…Скоро стемнеет!
Фейерверк обещали после захода солнца. Вот оно - время нападения.
Как-то разом исчезла и обила, и злость, и ненависть... При мысли, что Форстера застрелят во время нападения, или схватят, а потом повесят, или отправят в тюрьму за соучастие, при этой мысли у неё как будто открылось второе дыхание.
Нет! Нет! Только не это! Пусть она будет ненавидеть его всю жизнь, пусть уедет и никогда его больше не увидит, пусть он даже женится на Паоле, но... пусть он только останется жив!
Она нашла отца, сослалась на недомогание и усталость, и попросила разрешения уехать домой. И не могла устоять, ожидая пока синьор Миранди попрощается со всеми - подошла к Бартли, который привёз их сегодня на праздник, шепнула ему:
– Если тебе дорога жизнь твоего хозяина, то гони так быстро, как только сможешь, так, словно... это блуждающая гроза гонится за тобой. Надо успеть до захода солнца! Ты понял меня?
И видно что-то было в её лице такое, от чего Бартли выплюнул травину, нахлобучил горскую шапку, и едва они опустились на сиденья, стегнул лошадей так, что с синьора Миранди едва не сорвало шляпу.
Они мчались, будто за ними, и правда, гналась блуждающая гроза, коляску подбрасывало на камнях, а Габриэль смотрела на солнце, которое неумолимо подбрасывало на камнях, а Габриэль смотрела на солнце, которое неумолимо приближалось к кромке гор, и молилась всем богам: и тем, в которых верила, и Царице гор, прося их только об одном - чтобы она успела.
Синьор Миранди что-то говорил ей, придерживая рукой шляпу, и удивляясь, куда же так спешит возница, но Бартли лишь прокричал про горский обычай, что нельзя приезжать ровно на закате, и продолжил стегать лошадь.
К горским обычая синьор Миранди относился с уважением настоящего учёного, и успокоившись такому объяснению, продолжил свой разговор. Но Габриэль не прислушивалась к нему, погружённая в свои тревоги, пока он не произнёс имя капитана Корнелли.
– Что?
– спросила она, поворачиваясь к отцу.
– Он просил твоей руки. Это может быть неожиданно, конечно, но, по-моему, он прекрасная партия, ты не находишь?
– спросил синьор Миранди.
Габриэль некоторое время смотрела на отца, а потом отвернулась.