За экраном
Шрифт:
Нужно было куда-то идти, что-то делать, с кем-то говорить. Ни минуты нельзя было быть безучастным. Вот первое, что сохранилось в памяти от того момента, когда я, проснувшись поздно, с полотенцем и мылом в руках, слушал в общежитии ВГИКа, в Зачатьевском монастыре, речь Молотова.
Нужно было куда-то идти, что-то делать. И, видимо, движимые тем же чувством, у дверей военкомата толпились тысячи людей, когда я подъехал на трамвае к Фрунзенскому районному отделению. Какие-то военные появлялись на крыльце небольшого домика и предлагали расходиться, не мешать движению транспорта:
– Вас вызовут! Вас вызовут!
Люди передавали друг другу
Я по военному билету – «техник-интендант», по группе – 8-а, то есть «военная печать». Должен был быть призван, видимо, не в первую очередь, так как военных сборов не проходил. Я решил, не дожидаясь призыва и используя свои старые газетные связи, стать военным журналистом.
И хотя на следующий день раньше обычного я был в Комитете, мысли мои были далеки от кино: я работал не в хронике и не представлял себе, что должна делать художественная кинематография в дни войны. Да и вряд ли кто-то это знал. Кадровые офицеры и обученные рядовые уже готовились к отправке. Многие операторы художественных фильмов просились в хронику, а я, поговорив с друзьями, направился в редакции газет.
Мой товарищ Марк Вестинецкий работал в «Красной звезде». С него я и начал.
В «Красной звезде», с ее обычно уставной обстановкой, спокойной и чинной, сейчас было как в «Вечерке» перед сдачей номера. Все было в движении, аппарат редакции резко увеличивался, в коридорах я увидел сугубо гражданских писателей. С трудом я вырвал Вестинецкого. Он был на хорошем положении в «Звезде», носил две шпалы. Разговор был коротким. В «Звезду» пришли корреспондентами крупнейшие писатели и журналисты, послать никуда нельзя: «Работай у себя в кино, начнут формировать фронтовые, армейские газеты – вызовут. Коли будет возможность, поговорю с кем-нибудь из редакторов, может, затребуют. Звони через неделю». Я бросился к Аркадию Березину, товарищу по аспирантуре, теперь инструктору политического управления военно-морского флота. Результат был примерно тот же. В течение недели стало ясно, что надо идти на Гнездниковский, работать и ждать.
В Комитете народу в коридорах и кабинетах стало поменьше, со временем кое-что прояснялось. Родилась идея сборников, появилось слово «боевые», стали создавать штаб сборников. Мобилизовали старых героев: Чапаева, Максима, профессора Полежаева.
Я к тому времени был редактором «Мосфильма» и всем этим занимался. Помню, у меня в комнате собралось первое заседание штаба, почему-то врезался в память Пудовкин, который очень горячо разворачивал планы, намечал темы и способы съемок. Директором назначили Райзмана, когда-то работавшего в «Военкино». Москва, а с ней и кинематография, начинала жить военной жизнью.
Дни шли в томительном ожидании. «Их должны остановить!» – с этой мыслью вставали, с этой надеждой засыпали. Каждый становился стратегом, каждый создавал свой рубеж, каждый наносил свой фланговый удар, каждый верил в свои резервы, притаившиеся где-то на Двине, на Днепре. Каждый знал, что мы должны вести войну на территории противника, как обещали Ворошилов, а затем Тимошенко. Но они шли по нашей земле, а мы оставляли города один за другим… Рушились стратегические планы – но выдвигались новые рубежи, и всякий раз все замирали у радиоприемников, в минутах томительного молчания, расшифровывая по-своему сводки Информбюро, вглядываясь в первые кадры военной кинохроники, выискивая в них то, что могло
Я с Д.И. Ереминым написал сценарий «Приемщик Катостров», он вошел в седьмой сборник. Но смотрел я его уже в Тбилиси.
Студии пустели. «Мосфильм» постепенно эвакуировался в Алма-Ату, «Союздетфильм» – в Сталинабад. В коридорах на Гнездниковском стало пусто. Первая очередь сотрудников уехала в Новосибирск.
Немецкие самолеты рвались к Москве. Столица приобретала вид прифронтового города. Ночью дежурили в главке. В финансовом отделе стояли кровати – там была дежурка. На четвертом этаже – бочки с песком и водой. Я часто ездил на «Мосфильм» – там во дворе рыли окопчики, организовывали убежище.
Бомбардировка началась внезапно. Я сидел у режиссера Коли Садковича на улице Горького, когда объявили воздушную тревогу Мы продолжали беседу, уверенные, что скоро последует отбой. Но отбоя не было, и на Москву впервые посыпались зажигалки, ухнули взрывы фугасок. Мы вышли во двор. Кругом сыпались зажигалки. Где-то в районе Тишинского рынка был виден пожар. Двор был полон жильцов: одни выбегали из бомбоубежища, другие, как и мы, спустились из квартир. Несколько зажигалок упали во двор. Их быстро потушили: залили водой из бочек. Во дворе, под открытым небом, не было страшно, хотя, казалось бы, под крепкой крышей и несколькими этажами должно быть безопасней. Потом, когда бомбардировки стали регулярными, я всегда предпочитал быть под открытым небом – на крыше, во дворе, в подъезде, но не дома.
Вскоре мы выехали под Москву и жили своеобразной коммуной на даче Кати Ротовой на Клязьме. В то время Катя была женой Коварского, и к вечеру в доме собирались Ромм, Гиндельштейн, Исаев, Каплер, брат покойного Ильфа, художник Маф. Недалеко, в сторону Мамонтовки, такой же коммуной жили Помещиков, Рожков, Сазонов, Гарин, Локшина. Утром ездили на работу. У Гиндельштейна была белая «Победа» Утесова: когда он появлялся на Клязьме, сбегались соседи и дежурные и кричали, что она демаскирует объект. Мы дружно закатывали ее в кусты и прикрывали травой.
Сотрудники Комитета постепенно выезжали в Новосибирск и Ташкент. В Ташкенте было создано Управление уполномоченного по студиям Средней Азии и Казахстана. В Алма-Ате организовали объединенную центральную киностудию – ЦОКС. В нее вошли «Мосфильм» и «Ленфильм».
Уполномоченным по студиям Средней Азии и Казахстана был назначен Полонский, скоро туда же должен был уехать и Михаил Ильич Ромм, в то время начальник главка.
Управлять из Москвы периферийными студиями было трудно, и по примеру Средней Азии, где находился к тому времени весь кинематограф, решено было отправить уполномоченного на Кавказ. Он должен был наблюдать за работой Тбилисской, Ереванской и Бакинской студий, организовать группы операторов для работы на Закавказском фронте. Выбор пал на меня.
Кольцо вокруг Москвы к осени сжималось, и я мог пробраться на Кавказ только по Павелецкой дороге на Саратов, а оттуда – через Астрахань или Махачкалу в Баку.
13 октября был подписан приказ о моем назначении, мне были вручены соответствующие бумаги. Ромм перед отъездом сообщил об этом на студии, там не возражали. Назавтра он выехал в Алма-Ату. Мне нужно было устроить жену. Она 16 октября должна была уехать с последним эшелоном «Мосфильма». Мы упаковали чемоданы. Я получил бронь военного коменданта. Завтра, на рассвете проводив Веру, я должен был двинуться на Кавказ.