За пять веков до Соломона
Шрифт:
Моисей с трудом сглотнул твердый комок, слезы намочили кончики глаз: нет, не перевелись в земле египетской люди, для которых честь значила больше жизни.
— Манитон, не печалься, — голос дрожал, а лицо кривилось в гримасе. — Не будет Рамсес Завет Аменемхата применять. Точно мне это ведомо.
Настал черед Моисею рассказывать свою историю. И чем дольше говорил, тем больше преображался Манитон. Казалось, хмель выходил вон с каждым словом Моисея, тело выпрямлялось, словно невидимая ноша становилась все легче. К концу рассказа глаза Манитона горели веселым огнем, отражая беспечные языки костра. Чело расправилось, будто сбросило десятка два лет.
Едва дослушав, старый сотник подскочил к Моисею и обнял изо всех сил. Так и стояли они, молча, долгие минуты, два воина, объединенные общей бедой и общей победой.
— Не знаю, Моисей, зачем Рамсес мой отряд в Уасет вызывает. Может замышляет что против рабов израильских, правителя всемогущего своей воле подчинивших, — говорил Манитон через час, когда чувства утихли. — Но совсем не лишним для вас будет оружие раздобыть. На всякий случай, вдруг фараоново слово не таким крепким окажется, как в прежние времена.
Старый воин точь-в-точь повторял мысли Моисея!
— Это я к тому, — продолжал Манитон, — что в двух днях пути отсюда стоит небольшая крепость. Держат ее как вторую линию, если неприятель через границу вглубь страны Египетской прорвется. Гарнизон там всего человек двадцать, зато мечей, щитов и луков со стрелами воинов на пятьсот. Я это наверняка знаю, потому как случись война, предписано мне в ту крепость направляться, гарнизон пополнять. Такие же указания другие четыре сотни имеют.
— Только, Моисей, — добавил Манитон перед тем, как в лагерь египетский темной ночью возвращаться, — надеюсь на твою сообразительность. И верю, что если решишь оружием тем завладеть, то хитрость применишь, а не силу. Иначе буду чувствовать себя предателем, что двадцать воинов беззащитных на верную смерть отправил…
И опять Моисей твердой рукой держал поводья, не давая резвому жеребцу сорваться в галоп. Конь лишь удила кусал, но, чувствуя уверенного возничего, смирно шагал впереди отряда из двадцати израильтян. Рослые мужи-левиты показались Моисею самыми ловкими, самими подходящими для непростого задания.
Последним шел Махли — сорокалетний мужчина, который, несмотря на возраст, сумел сохранить юношескую свежесть тела, удивительно сочетая ее с взрослой степенностью движений. Ухоженная бородка окаймляла открытое лицо, большие карие глаза сразу же вызывали доверие. Женщины всех родов бросали любопытные взгляды на высокого силача, в душе завидуя той из колена Леви, кто сломит неприступное сердце. Была у Махли одна особенность: десять лет тому в каменоломнях упала ему на руку гранитная плита. Рабы сразу же поднатужились, подняли — но поздно: кости на пальце расплющились, лохмотьями во все стороны торчали. Пришлось отсечь, чтобы кисть спасти. С тех пор на левой руке вместо указательного пальца — один обрубок.
Моисей вначале Махли брать с собой не хотел. Кругом столько мужей здоровых, зачем ему калека в деле опасном? Но Махли не обиделся, а предложил Моисею силами на кинжалах померяться. Оказалось, что левит приловчился нож через култышку так ловко крутить, что тот мелькал в воздухе, словно стрекоза длиннокрылая. Убедился Моисей, что четырехпалый Махли двоих евреев стоит, поставил в конце отряда, чтобы по сторонам посматривал и в случае опасности — сзади прикрывал.
Но куда более опасную задачу получили Аарон и полдюжины смуглых бородатых евреев-сименонов. Забрав всех пятерых верблюдов, Аарон еще утром ушел вперед.
Как он там? Удалось ли без подозрений попасть в крепость? Или хитрость не вышла, и их раскусили?
Моисей оглянулся на свой отряд, отгоняя прочь тяжелые мысли. Левиты шли, как учил, двумя колонами по десять человек. Точь-в-точь как египетские отряды. И одежда подстать военной. А что оружия при себе нет, так неопытный глаз не разглядит, за строгой выправкой да хмурой подтянутостью.
Уже около часа Моисей видел крепость, а теперь разглядел, что их тоже заметили. После двух минут метушни, далекие фигурки на стенах замерли в ожидании, ворота захлопнулись, и, наверняка, подперлись толстым брусом изнутри. Израильтяне приблизились на расстояние выстрела, но ни одна стрела не полетела навстречу. Пока все шло хорошо.
План Моисея был прост. Подойти вплотную к воротам, выдавая себя за египетский военный отряд. Убедить командира крепости, что Моисей привел воинов на смену гарнизону, который сам фараон срочно вызывает в Уасет. Принять дела, проводить египетский отряд и далее раздать оружие израильтянам.
Для выполнения плана Моисей пол дня учил отобранных левитов ходить строем, поворачивать по команде, исполнять приказания беспрекословно. Лже-воинам подобрали похожую одежду, чтобы отряд не выглядел, как сборище торговцев на рынке.
Другие полдня Моисей провел с кистями и чернилами за составлением витиеватого приказа. Пришлось вспомнить все ненавистные уроки каллиграфии. Это оказалось куда сложнее, чем написать три иероглифа имени Мариам. Но результатом Моисей остался доволен. Приказ выглядел очень официально, словно только сошел из-под кисти главного писаря.
— Кто к воротам крепостным подходит? — донеслось из-за стен, когда до них оставалось не более тридцати шагов.
Моисей поднял руку, и обученные левиты замерли на месте.
— Отряд из личной тысячи фараона Рамсеса Солнечного. С приказом от самого повелителя Верхнего и Нижнего Царств, — Моисей почувствовал, как опять стандартная форма ответа снимает напряжение за крепостными стенами. — А кто ворота крепостные охраняет?
Опустились натянутые луки, заскрипели запоры, распахнулись огромные ворота, словно пасть Гора в обличии бегемота. Через две минуты гарнизон выстроился снаружи, приветствуя прибывший отряд.
Моисей с почтением отдал папирус, командир, кряхтя, прочел раз, другой и, вздохнув, скомандовал воинам:
— Приказано немедленно выдвигаться в Уасет. Пол часа на сборы, потом выходим.
Моисей перевел дыхание: все, дело сделано, хитрость удалась.
— Идем, покажу здешнее хозяйство, — от былой настороженности командира не осталось и следа.
Египтянин повернулся и зашагал к воротам, когда внезапная мысль заставила остановиться:
— Э-э. А почему у вас нет оружия?
Моисей вздрогнул. Хотя и знал, что непременно зададут, хотя и готовился заранее, вопрос все равно прозвучал резко, заставил напрячься.