Забиба и царь
Шрифт:
Слово попросил мужчина, который во время сражения был в рядах армии, что нетрудно было понять по его внешнему виду, одежде и повязке, которой была перевязана рана на его левом плече. Он сказал так:
– Благодарю Аллаха и руководителей сопротивления, а среди них и председателя этого собрания, за то, что они дали нам возможность обсудить все в этом зале и сделали так, что слабость ушла из груди тех, кого считали слабыми, благодаря вере и служению благородному делу нашего народа и страны. Я прошу позволить мне указать на слабости тех, на чьи слабости следует указать, потому что эти люди стали настолько безнравственными, что не способны уже замечать свои слабости и настолько свыклись с ними, что больше их не стыдятся, а напротив, говорят о них так, будто именно так и должны вести себя люди.
В крылатом выражении "Свеча отгоняет темноту, как вера отгоняет шайтана" много мудрости, которая укрепляла наши позиции. А собрание это настоящее знамя для тех, кто встал на верный путь, и восход солнца, которое разгонит темноту. Я хочу сказать кратко, дорогие братья и сестры, товарищи мои и дети, я обращаюсь к тем, кто подходит под такое определение. Офицер, который только что выступал перед вами, попал в ряды нашей славной армии по недосмотру небрежных и из-за неспособности слабых высказать свое мнение. Отец его был армейским генералом. Он искал благосклонности отца нашего царя и постоянно повторял ему, что самая высокая честь и награда для него держать стремя коня, когда царь садится верхом, и целовать его ногу. Так он и целовал башмак бывшего царя, пока не забрал того Аллах. Мать этого офицера приглашала мужчин и женщин на фривольные смешанные празднества, а когда царь выбирал ту из женщин, которая ему нравилась, она бралась выяснить, покорится ли та желанию царя, и по ходу праздника отводила ее в царские покои. Этот офицер и его жена ни о чем не заботились, они просто присутствовали на этих ночных пирушках. Я могу вызвать сейчас сотни офицеров, чтобы вы спросили у них, скольких из них этот офицер приглашал к себе в дом под предлогом обеда или ужина. Спросите, знают ли они расположение спален в его доме. Бывали ли они в доме в отсутствие хозяина. Спросите, случалось ли так, что они приходили в его дом без семей. Приглашала ли их хозяйка дома испить прохладительных напитков, чаю или кофе, когда ее мужа не было дома. Этот офицер никогда никого не учил ни в поле, ни где бы то ни было. Если велеть ему подготовить роту к обороне или наступлению, он не сумеет этого сделать, не говоря уже о том, что он не участвовал в сражениях, в которые вступила его армия, хотя это и предписано ему обязанностями. Так разве может он, товарищи мои и дети, братья мои и сестры, разве может он сидеть здесь рядом с нами? Разве может этот человек носить звание воина нашей бесстрашной армии? Разве позволительно ему носить военную форму, которая стала символом и честью для того, кто ее носит?
В зале раздались аплодисменты и гул голосов тех, кто прославлял армию и народ, а военные закричали:
– Мы не имеем с ним ничего общего! Будет оскорблением для нас, если он останется в наших рядах.
И снова в зале раздались аплодисменты и крики, из которых было ясно, что присутствующие поддерживают военных. Когда занявший такую позорную позицию офицер покинул зал, казалось, что даже воздух мешает ему идти. И не будь на нем военной формы, на него со всех сторон посыпались бы удары.
* * *
Руку поднял человек, которого прозвали "Охотником на эмиров". Все знали его по этому имени вместо настоящего, которое в его геройских подвигах как-то забылось. Своим копьем, стрелами и даже кинжалом он убивал того или иного эмира или крупного торговца, как будто был в этом деле специалистом и должен был охотиться только на них.
Несмотря на то, что у него не было коня, он, когда одолевал кого-то из них, был как волк, набросившийся на отбившуюся от стада овцу. Из-за его невероятной быстроты и силы никому из них не удавалось уйти от него живым. Он догонял коня и хватал его за хвост или за стремя, поскольку он был не очень высокого роста. В одно мгновение всадник и конь оказывались на земле, а он - на груди всадника, и тут же отрубал ему голову или с такой силой пронзал копьем, что оно уходило в землю.
Из-за невысокого роста его могли бы прозвать "Коротышкой", если бы не боялись давать ему такое прозвище после его геройских подвигов, слава о которых распространилась повсеместно, и если бы не знали, как он валил одного эмира за другим и как ловко мог увернуться от удара копья, меча и стрелы.
Когда председатель позволил ему говорить, Охотник на эмиров что-то невнятно забормотал. Лицо его сначала покраснело, потом пожелтело, потому что он стеснялся того положения, в котором оказался и которое как бы душило его, не давая заговорить. Он был похож на полевую птицу, попавшую в силок. Она машет крыльями и перескакивает с места на место, пытаясь сохранить свою жизнь. Когда он понял, что ему не удается громко и ясно донести свои слова до тех, кто собрался в зале, он обратился за помощью к своему соседу. Он схватил его, заставил подняться с места и поставил рядом с собой. По тому, как он ведет себя, все поняли, что он немой и что он просит своего соседа растолковать его слова тем, кто сидит в зале. А сосед этот был его старым другом и одним из самых отважных бойцов в народной армии вооруженного сопротивления.
Охотник на эмиров то бормотал, то издавал птичий клекот, то использовал разные знаки, а его друг передавал слушателям его слова, облекая их в обычные фразы, словно переводил с одного языка на другой. Он говорил:
– Приветствую вас, мои братья и сестры, и приветствую ваши жертвы. Преклоняю колени во имя Аллаха великого и могущественного перед реками крови павших борцов, самыми главными и самыми чистыми реками. Я, покорный раб Аллаха, Охотник на эмиров, как вы меня назвали, и благодаря ему такой скромный. Никто не знает мою историю, и никто не знает, почему я лишал жизни только эмиров и богатых торговцев.
Кроме них, я ни в кого не пускал стрелы, никого не бил копьем и не рубил мечом - даже тех, кто в жару сражения хотел отнять мою жизнь. Даже если я видел, что меня хотят убить, я находил способ уйти от удара, не нанося удара ответного. Я не хотел тратить силы на того, кто не был эмиром или богатым торговцем, нажившим свое богатство неправедно и несправедливо, потому что они - это черви, подточившие ствол каждого благородного дерева в нашем царстве, они - паразиты жизни и смертельный яд, грязь, прилипшая к белым одеждам. Чтобы вам было понятно все это, вот моя история.
Я служил у одного из эмиров, и он доверял мне. Он научил меня военному искусству, чтобы я прикрывал его спину днем и ночью, когда сопровождал его на охоте или по другим делам.
Во время одной из своих поездок эмир попытался посватать девушку чудесной красоты у ее отца. А последний был предводителем своего племени, человек высочайшей репутации и благородных дел и помыслов. Когда ее отец объяснил эмиру, что его племянник желает ее и она желает этого молодого человека, эмир сказал, что отложит разговор до следующего дня, и пригрозил ему смертью, если тот не пожелает женить его на своей дочери. Отец, опасаясь последствий, вынужден был их поженить. Эмир решил войти к ней в своем палаточном лагере, который стоял по соседству с арабами племени отца, вместо того чтобы забрать ее с собой в столицу и сыграть свадьбу там, как это делают эмиры. Правду говорю, он осыпал отца девушки богатыми подарками. Но все эти подарки не вызвали у отца ничего, кроме печали по дочери и грусти из-за ее свадьбы с эмиром, потому что в традициях этого благородного человека и его племени было не женить своих дочерей ни на ком, кроме своих племянников. Девушки выбирали кого-то из них, кто изъявлял желание жениться, а кого-то отвергали, отцы своим решением закрепляли выбор. Этот обычай сделался предметом уважения даже тех людей, которые его не принимали, потому что свел все социальные различия между двумя полами к минимуму, а семейную жизнь сделал устойчивой и размеренной. Между мужьями и женами крепло единодушие, а всякого рода ссоры случались крайне редко.
Отец девушки понимал, что ее свадьба с эмиром, навязанная силой, будет нарушением традиции, которую ему нельзя было нарушать, а, наоборот, следовало следить за тем, как ее соблюдают в его племени. Разве не позор для предводителя племени, если он мирится с тем, что какой-то чужак ломает традиции и устои его племени?
В первую брачную ночь, или поправлюсь и скажу: в полдень того же дня попытался господин мой эмир (он произнес "господин мой" с сарказмом, желая продемонстрировать всем, как понял "переводчик" из жестов немого Охотника за эмирами, который улыбался всем сидящим в зале) войти к этой девушке в своем шатре, но она отвергла его и обошлась с ним довольно грубо. А когда он ответил ей тем же, пригрозила ему и обругала самыми последними словами. Вот что она ему сказала:
– Ты ведешь себя не как эмир, а как самый ничтожный человек. Иначе как согласился бы ты спать с женщиной, которая тебя не желает, а, наоборот, презирает за то, что ты настаиваешь на близости с ней! Разве тебе не известно, как ненавидят женщины тех, кто принуждает их к незаконному действию, которого они не желают?
Когда эмир сказал, что сосватал ее у отца, она ответила со злостью:
– Ты вовсе не сосватал меня, а украл у моего отца, у моей семьи и у моего племени. У нас вызывает отвращение то, что наше имя будет сочетаться с твоим именем или с именем тебе подобных. Я всегда буду так о тебе думать, и мое мнение не изменится.