Заботы Леонида Ефремова
Шрифт:
Но верно говорят, что беда не приходит в одиночку. Вначале я ничего не замечал, все шло складно. Делал все по порядку. Опиливал, размечал корпуса приборов, высверливал, где надо, и все подготовил для того, чтобы запрессовать подшипники. Запрессовал, а когда произвел полную сборку валиков и шестерен, мой брак выполз наружу — шестерни было не прокрутить. Вращались с трудом, с недозволенным усилием, — значит, при центровке я допустил перекос. Незначительный, чуть-чуть, но ведь в точных приборах в этом «чуть-чуть» все дело. И значит, снова нужно «химичить», пересверливать, подгонять.
Что за ерунда,
Долго я никому не говорил, ни рабочим, ни мастеру, что плохи мои дела. Мастер цеха, кажется, сам начал догадываться, подходил, спрашивал, а я темнил и бился, маялся, пытаясь спасти работу.
А время шло неумолимо, и надо было заканчивать, но конца не было видно. И, собравшись с духом, я решил пойти к мастеру, выложить все начистоту. Но как только я представлял себе этот разговор, ноги подкашивались, мутило, хотелось исчезнуть, провалиться куда-нибудь, пропасть, сгинуть. Я тянул сколько мог, но долго это продолжаться не могло.
Как-то после обеда я застал мастера перед моим верстаком, он внимательно изучал мою работу, лицо его было мрачным. Еще бы!
— Так дальше не пойдет!
Спазма перехватила горло.
— Рисковать я больше не имею права, — сказал мастер.
— Верните меня обратно... не получается...
Мастер долго молчал, смотрел на сонного кота, на спины рабочих, они будто бы не слышали нашего разговора, но такой напряженной, жуткой тишины я еще не знал — слушают, впитывают каждый звук даже стены.
— Ладно, подучишься... там посмотрим, — сказал мастер и ушел.
Вот и все, и конец... полный завал. Надо бежать отсюда к черту. Насовсем и от всех убежать. Эти молчаливые стариканы, наверно, презирают меня. И все, все теперь будут тыкать в меня пальцем и потешаться. А пока все помалкивают в тишине...
Вышел из цеха, поплелся по коридору мимо директорской двери, мимо окошечка кассы: «Вот и заработал я на костюм...», мимо доски с приказами: «Скоро тут появится приказ и про меня...» Ну и пусть, пусть все смеются. Ступенька — раз, ступенька — два, ступенька — три. А куда я, собственно, иду? В подвал, к приборам, на которых останутся мои шильдики? Зачем, уж лучше на улицу, теперь все равно — прогул не прогул, побег не побег...
Как спокойны и полны достоинства эти старые деревья. Растут себе и растут. Уже не растут, уже выросли. Им проще. И как подарок прилетел ко мне прямо в руки желтый лист.
Все передо мной было как в тумане, видел и не видел я
О многом я тогда передумал. И уж не знаю, в какой момент, что именно помогло мне успокоиться, догадаться, что в жизни еще не раз так будет: вместе с хорошим часто приходит беда, и нужно уметь все вынести, перетерпеть, начать все заново, не убегая от того, что уже приобрел. Я никого не винил в своих неудачах — только себя. Что-то несостоявшееся во мне самом, в натуре моей, в способностях, в знании дела, что-то невоспринятое или пропущенное мною надо было восполнять — терпеливо и упорно. Главное — не замкнуться, не ожесточиться, и не разнюниться тоже важно, и не искать виноватого, мол, помешали... и не сваливать все на обстоятельства. Можно запутаться, удариться в крайности, но, что бы ни было, постараться не сворачивать с пути, про который сердцем чувствуешь, что путь этот именно твой. И, надеясь на помощь людей, рассчитывать нужно прежде всего на себя, на свою волю, выносливость, а временами на выдержку, — не ронять достоинства и верить, верить в свои лучшие возможности, в свое будущее.
Как уходил я в экспериментальный цех с коробочкой инструментов под мышкой, так и вернулся, пришел к своему прежнему рабочему месту рядом с Костей. Но разве я ничего тогда не приобрел? Я испытал себя на прочность...
Вспоминая свое прошлое, я кружил по двору, ходил возле деревьев и мотков проволоки, которую, бывало, перетаскивал с места на место, работая «на подхвате» сразу после училища. Я хотел и почему-то не мог открыть дверь в экспериментальный...
Глава вторая
Рассказать, обязательно нужно будет рассказать ребятам обо всем, думал я, прощаясь с заводом и шагая к остановке троллейбуса.
Завод! Что это такое? Как примет он моих парней? Двадцать семь личностей и не личностей, конвейерных и антиконвейерных моих учеников! Завод! Заводище! По его корпусам могут разойтись и оказаться даже незаметными сотни, тысячи рабочих. Завод! Дым из труб. Дымы подпирают небо. Царство стали, станков, кранов, электрокаров, многотонных прессов и тяжело дышащих, неимоверно сильных машин. Завод! Переплетение металлоконструкций, грохот, лязг и повизгивание блоков, шестеренок, моторов. Днем и ночью, днем и ночью без передышки работа, работа и работа. Тяжелая, упорная, упрямая: восемь часов одна смена, восемь — другая, восемь — третья, и так месяц за месяцем, год за годом.
Рассказать! Непременно надо рассказать моим ученикам о заводе. Ребята должны знать, усвоить, что завод — это трудно, это очень трудно, если это всерьез. Надо будет начинать дело каждый день, превозмогая страх, лень, усталость, не тот настрой души, — верстак или станок потребует всего человека без остатка, и никому не будет пощады в этом бою за каждый миг будничной жизни. И только редкая радость побед в награду. Вот тут и выяснится, кто есть кто. Мне, командиру, нужно успеть как следует подготовить души к предстоящим испытаниям.