Забытая история
Шрифт:
Они повернули и продолжили неторопливую прогулку.
— Интересно, почему некоторые люди так боятся смягчиться? Том вырос в доме, где любое чувство и переживание… сдерживается и подавляется, держится под замком, потому что считается дурным тоном его показывать. Энтони, скажи, ну почему люди так трясутся за свою гордость?
Энтони не знал ответа.
— Тогда я крепко задумалась о тётушке Фиби, — продолжала она. — Наверное, я бы поладила с его матерью, если бы не тётушка Фиби. Она… Я так и не поняла, что в тётушке Фиби самое твердое — корсет или поджатые губы. Прости, если я тебя шокировала. Всё забываю, что у тебя нет сестры. Тётушка Фиби изначально меня не одобрила. Моё положение в обществе
У Патриции перехватило горло от неприятных воспоминаний.
— Естественно, чем больше недостатков она во мне видела, тем больше у неё было поводов ко мне придраться. Наверное, сейчас ты скажешь, что это никак не связано с Томом, но ты ошибаешься. Связано, и напрямую. Видишь ли, Том вообще нас не понимал. И даже не пытался. В своём доме он становился другим, как будто дом влиял на него. Мне это казалось чем-то невероятным. Нельзя вести себя дома как адвокат. Дом есть дом. Нельзя вести себя как судья: верить сначала одному, а потом другому. Понять обоих можно, но согласиться можно с кем-то одним. Если он критиковал одного или второго, то мне следовало заранее примкнуть к тем, кого он одобрял.
Через три недели стало хуже некуда. А потом ещё папа заболел, и я захотела сразу же отправиться домой, чтобы за ним ухаживать. Тому это не понравилось. Он посчитал это глупостью и выдвинул целую кучу возражений. И даже предложил оплачивать сиделку для папы, но я бы не пошла на это. А Джо уж тем более, не сомневайся. В конце концов, я поняла вот что: под влиянием жизни в своей семье Том решил, что мне не мешает малость подшлифовать манеры — когда я вижу незнакомца, то не говорю «Здравствуйте, как пожива-а-а-ете?», как будто у меня во рту какая-то гадость. А вместо этого подхожу и пожимаю руку. Я совершила страшный грех, когда на кухне поболтала с ребёнком. Наверное, он решил, что если я буду долго жить в Маунт-хаусе, то стану походить на них, что Прокуренный Джо дурно влияет на меня. Можно подумать, после окончания школы я жила где-то в другом месте! Том решил, что если я буду метаться между двумя домами, то так и не изменю свои манеры к лучшему. Тогда-то я и сказала ему, что не хочу меняться к лучшему и становиться похожей на него, его мать и тётку, и если ему нужна такая девушка, зачем тогда он женился на мне? Впрочем, у Вилов куда древнее род, чем у Харрисов, и, нравится ему или нет, я буду ухаживать за отцом, больше не вернусь к нему и не буду портить ему репутацию…
Под конец рассказа её дыхание участилось, и Патриция заговорила быстрее. Они с Энтони начали спускаться с другой стороны холма. Энтони бросил взгляд на кузину. Патриция поговорила с ним, и ей стало легче после пережитых эмоций. Ещё два дня назад она выбросила всё это из головы и попыталась не думать об этом. Визит Тома Харриса снова всколыхнул в ней позабытое. Теперь она не выглядела такой молодой и счастливой, как ещё неделю назад.
— Дядя Джо тогда сильно болел?
— Ох, да. Мы уж думали, он покинет этот мир. Сейчас ему лучше. Я слежу, чтобы он регулярно питался.
— Поэтому ты не возвращаешься к Тому Харрису?
— Нет, это тут вообще ни при чём. Я не вернусь к нему. Просто не вернусь.
С высоты холма Энтони заметил Неда Поулина, который поднимался им навстречу.
Глава седьмая
Теперь Энтони регулярно раз или два в неделю возил дядю к какому-нибудь кораблю в гавани. Сперва это был «Серый кот», потом «Лавенгро», за ним «Гордость Пенденниса» и «Леди Трегигл». А после «Серый кот» вернулся из Ливерпуля. Делами хозяина занимались ещё две баркентины, две шхуны примерно в три сотни
Ему иногда случалось сидеть в тесной капитанской каюте, прислушиваясь к обсуждению грузов, портовых дел и затрат на страховки и понимая едва ли половину дискуссии. Он замечал, что стоило какому-нибудь капитану свернуть к необходимости затрат на ремонт, как Прокуренный Джо умело переводил разговор на что-то другое. А если капитан продолжал настаивать на срочной необходимости, Джо всегда закрывал тему, сказав: «Ну, посмотрим, мистер, посмотрим».
Энтони ни разу не видел, чтобы дядя совещался с кем-то на берегу, хотя иногда по утрам он ходил к корабельным поставщикам, в Совет по торговле и по другим подобным делам. Однажды Энтони вытащил затычку в полу под кроватью в спальне и увидел, как внизу, в своём кабинете, дядя считает золото, разложенное по маленьким кучкам. На тот момент их было штук двадцать-тридцать.
Для мальчишки, даже для самого честного, в таком шпионском глазке есть нечто неодолимо притягивающее, и Энтони не раз вынимал затычку и глядел вниз, на седеющую дядину голову, когда тот писал, разбирал бумаги или что-то царапал в большом гроссбухе. Как-то в дверь неожиданно постучали, и Энтони заметил, как старательно Джо всё припрятал — что-то в шкаф, что-то в ящик стола — и лишь потом отпер дверь, чтобы впустить оказавшегося за ней дядю Перри. Дядя Перри с любопытством оглядел комнату, отпустил пару шуток и рассмеялся — он явно нечасто бывал здесь прежде. На его вопросы Джо отвечал скупо и сдержанно, словно хотел показать, как ему не нравится, когда прерывают.
В другой раз, услышав внизу незнакомые грубые голоса, Энтони увидел капитана и его помощника с «Леди Трегигл», они угощались ромом с молоком. Впервые в этот закрытый кабинет приглашался кто-то чужой. Когда с напитком покончили, Джо принёс лист писчей бумаги и расписался на нем, и вслед за ним те двое тоже поставили свои имена. Однако бумагу Джо им не отдал — оставил себе, а когда гости ушли, сложил в конверт, запечатал и некоторое время в нерешительности стоял посреди комнаты. В конце концов он подошёл к висевшей на стене небольшой картине, изображавшей старую даму, снял её, открыл задник, державшийся на какой-то петле, и сунул в образовавшееся пространство бумагу.
Энтони твёрдо решил воздерживаться от подглядывания. Он редко поддавался этому искушению, а после не мог не чувствовать, как это нехорошо. А кроме того, дверь спальни не запиралась, и Энтони знал — если кто-то войдёт и застанет его за таким занятием, стыда ему не пережить.
За все эти недели от отца Энтони не пришло ни слова. Со смерти матери он получил лишь одно письмо и с нетерпением ждал другого. Он был вполне счастлив в своей новой жизни — главным образом, благодаря Патриции — но жаждал увидеть отца. А больше всего ему хотелось с кем-то сблизиться. Он до сих пор не мог справиться с чувством, что здесь он чужой. Как будто жил, окружённый друзьями, и вдруг лишился этого круга. А теперь присоединился к другому, но только к самому дальнему внешнему краю.
С тётей Мэдж он так и не познакомился ближе, чем в первый день по прибытии. Её возвышающееся над грудой подбородков маленькое педантичное личико редко выражало нечто большее, чем смутное неприятие окружающего мира. Крупное бесформенное тело тёти, обожающей украшения, выглядело перегруженным и одеждой, и плотью и, казалось, доминировало на кухне, не оставляя ни малейшего представления о скрытой в нём личности. Сиплый негромкий голос, привычка обрывать фразы прежде, чем они дойдут до адресата, и способность выражать гнев бесконечными повторениями на одной ноте, — вот и всё, что помнил Энтони, когда тёти не было рядом.