Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944
Шрифт:
Разочарованный Лееб вернулся во Франкфурт и стал подумывать об отставке. Однако Зоденштерн сумел отговорить его от этого шага, подчеркнув, что он был бы совершенно бесполезен и ничего бы не изменил. Как бы то ни было, с того момента Лееб прекратил свою борьбу против политики Гитлера, борьбу, которую он вел сугубо индивидуально, по собственным убеждениям и устремлениям, независимо от того, в какой степени он мог рассчитывать в этой борьбе на поддержку со стороны своих коллег–военных. Что интересно и даже в определенной степени удивительно, так это то, что Леебу ничего не было известно о том, что определенные силы действуют в том же направлении и что их цели в значительной степени совпадают с его собственными. Лееб никогда не был членом оппозиции и не только не имел к ней никакого отношения, но и ничего не знал о ее существовании до тех пор, пока она не нанесла в 1944 году свой неудавшийся удар по Гитлеру. Это говорит о том, с какими сложностями и затруднениями были сопряжены усилия оппозиции по привлечению людей в свои ряды и как много было у нее пробелов и неудач в деле привлечения к своей работе тех, кто наилучшим образом для этого подходил.
Новая «Осада» Гальдера
Тот короткий душевный подъем и прилив сил, на волне которых Гальдер дал оппозиции надежду на свое возвращение к активным действиям, при условии что ему удастся заручиться поддержкой Вицлебена, в гнетущей атмосфере тех дней быстро сошел на нет. Один из его критиков позднее охарактеризовал его поведение следующим образом: «Он по–прежнему причитал, по–прежнему бушевал, с негодованием и возмущением говоря о Гитлере, однако не было никакой возможности вновь вернуть его к активным действиям».
Позднее Гальдер сказал, что тогда «вся Германия погрузилась в глубокую депрессию»; это в значительной степени отражало его собственное тогдашнее состояние. Он с все большим раздражением реагировал на все возрастающее нескончаемое давление на него со стороны своих соратников – ему становилось все более трудно общаться и полемизировать с ними; это доставляло ему почти что физическую боль. Гроскурту, проявлявшему большую активность, приходилось не только выступать в роли своего рода буфера или громоотвода, принимая на себя раздражение и недовольство Гальдера по отношению к Остеру, но также и выслушивать постоянные критические замечания в связи с тем, что представители оппозиции слишком часто упоминали имя Бека. Подобные вещи, говорил Гальдер, были крайне нежелательны с учетом «дикой ненависти» Гитлера к Беку, которая была настолько сильна, что, хотя Бек давно уже был в отставке, Гитлер время от времени в припадке ярости буквально обрушивался на те или иные разработки и предложения, к которым Бек имел отношение, когда еще был начальником штаба ОКХ.
О возросшей чувствительности Гальдера к тому, что было связано с оппозицией, говорит его первоначальная реакция на переданное ему письменное послание от Гизевиуса, когда тот вернулся из поездки на Западный фронт. По мнению Гизевиуса, взрыв в «Бюргербраукеллере» идеально укладывался в разработанную им схему действий, которая была доставлена в Цоссен Остером 6 ноября 1939 года. Гиммлера и Геринга следовало обвинить в покушении на Гитлера и арестовать. Поскольку жизни Гитлера угрожало его ближайшее окружение, армия обеспечила бы ему «надежную защиту в безопасном месте»; последняя фраза явно была позаимствована из «словаря издевательских выражений», используемых самими нацистами. Ясно, что «меры безопасности» включали бы в себя массовые аресты агентов гестапо и захват гестаповских архивов и досье, хранившихся в ее штаб–квартире на Принц–Альберт–штрассе.
Торопливо продиктовав эту схему действий и приложив к служебной записке сопроводительное письмо, Гизевиус направил документы в Цоссен; они были доставлены туда Гроскуртом 11 ноября и вручены Гальдеру. Начальник штаба ОКХ не отошел еще от раздражения в связи с неосмотрительностью Остера, поэтому любому документу, пришедшему с Тирпиц–Уфер, был уготован «неласковый» прием. Гальдер сразу же заявил, что он бы с удовольствием порвал оба документа, не читая их. На следующее утро Гроскурт случайно увидел, что оба эти документа лежат у Гальдера на столе; несколько смутившись, Гальдер сказал, что прочитал их с большим интересом и показал Браухичу, который также отозвался о них положительно.
Однако ничто не говорило о том, что руководители ОКХ сделали необходимые выводы о соответствующих практических действиях, которые логически вытекали из написанного. Наоборот, Гальдер буквально подрезал крылья вернувшемуся с Западного фронта Штюльпнагелю. В тот же день Штюльпнагель прямо и категорично заявил Гроскурту, что приказ о наступлении будет выполнен, несмотря на то что это приведет к неминуемому поражению. «Никаких больше разговоров об оппозиции», – мрачно записал Гроскурт в своем дневнике.
Затем Штюльпнагель по приказу Гальдера позвонил Остеру и пригласил его на беседу в Цоссен. Остер, которому только что запретили появляться в ОКХ, очень не хотел принимать это приглашение; потребовался еще один срочный звонок, последовавший 14 ноября, чтобы он наконец согласился. Возможно, он посчитал, что, пока в Цоссене есть хоть какие–то признаки оппозиции, ее следует пытаться поддерживать, сохраняя, таким образом, надежду на более благоприятное развитие событий в будущем.
В самом начале беседы с Остером Штюльпнагель сказал, что генералы, включая Вицлебена, не могут ничего предпринять и не хотят рисковать, поскольку войска их не поддержат; что–либо может получиться лишь в том случае, если это будет базироваться на симпатиях и настроениях рядового и офицерского состава. Помимо этого, сказал Штюльпнагель, Браухич отклонил предложение Бека возглавить переворот вместо него. Таким образом, все бумаги, связанные с разработкой планов переворота, более не нужны, и Остеру надлежит их немедленно сжечь вместе с другими компрометирующими документами и материалами. «Таким образом, генералы не будут ничего предпринимать» – таков был комментарий разочарованного и близкого к отчаянию Гроскурта.
Настроение вернувшегося в Берлин Остера Гизевиус описал как нечто среднее между желанием расхохотаться и бешеной яростью.
15 ноября Гроскурт прибыл в Берлин и принял участие в совещании со своими соратниками в абвере, которое, судя, по всему, было по–марафонски очень долгим. Вернувшись в Цоссен, Гроскурт захотел поскорее записать основные положения того, что обсуждалось на совещании, пока все это еще было свежо в памяти, и, вопреки обыкновению, сделал записи по этим весьма деликатным и не предназначенным для ушей и глаз посторонних вопросам в своем служебном дневнике, благо тот оказался под рукой. Главный вопрос совещания – последствия того, что произошло в «Бюргербраукеллере» и Венло; основные тезисы обсуждения Гроскурт изложил в 11 пунктах. Наряду с этим, на совещании обсуждался отказ Гитлера от посреднических услуг Голландии и Бельгии по достижению мира. На совещании было зачитано сообщение, подготовленное Йозефом Мюллером и направленное в Берлин, о ходе контактов в Ватикане за период с 6 по 11 ноября 1939 года; это единственное из подобных сообщений, сохранившееся до наших дней; копию этого документа Гроскурт привез с собой в Цоссен. Было также обсуждено послание, полученное Тео Кордтом от Конвелл–Эванса; все пришли к единому мнению, что оно отражало готовность Галифакса пойти на заключение мира на основе признания этнографических границ. Общий настрой присутствовавших на совещании Гроскурт выразил следующей фразой: «Буря негодования в связи с бездействием генералов». Однако оппозиционная группа в абвере была исполнена решимости использовать все без исключения имеющиеся возможности и поэтому провела тщательную инвентаризацию всех ресурсов и средств, которые у оппозиции еще оставались. Единственным «лучом света» для собравшихся стало недавно полученное сообщение от графа Йорка фон Вартенбурга о том, что офицеры танкового полка в Сагане «все как один» поддерживают цели оппозиции и пользуются поддержкой рядового состава полка.
Охваченный мрачной решимостью, Гроскурт предпринял тройное наступление: на Гальдера, Штюльпнагеля и Типпельскирха [156] .
Поскольку Гроскурт отметил, что он ознакомил своих собеседников «со всеми пунктами» обсуждения на Тирпиц–Уфер, это можно считать еще одним свидетельством того, что Гальдер уже тогда был информирован как о послании Конвелл–Эванса, так и об успешном начале контактов в Ватикане. Но поскольку эта информация перемешалась со многими другими важными сообщениями, впоследствии она просто выскочила из памяти Гальдера. Сообщение Гроскурта, безусловно, привлекло внимание, и только. «Все воспринято с большим воодушевлением, – записал он в своем дневнике, – однако должные практические выводы не сделаны».
156
В служебном дневнике Гроскурта имеется запись относительно всех троих, однако в его личном дневнике говорится лишь о Гальдере и Штюльпнагеле. Это подтверждает предположение о том, что встреча Гроскурта с Типпельскирхом состоялась отдельно; с учетом сложного, неоднозначного и весьма противоречивого отношения последнего к «группе действия» в Цоссене это выглядит вполне естественно и обоснованно. Можно предположить, что в ходе беседы с ним Гроскурт излагал ряд вещей в несколько ином плане по сравнению с его беседами с Гальдером и Штюльпнагелем. (Примеч. пер.)
Вечером того же дня Гальдер направился в Берлин на встречу с Вайцзеккером. Она состоялась с глазу на глаз. Государственный секретарь разделял мнение своих соратников по поводу решительных действий, которые были бы предприняты, если бы Гитлер 5 ноября не изменил свое решение о наступлении. Когда все их ожидания оказались всего лишь миражом, Вайцзеккер был охвачен отчаянием. Скорее всего, он многого не ждал от разговора с Гальдером и оказался прав: их встреча не дала никаких положительных результатов. Вайцзеккер весьма выразительно охарактеризовал состояние Гальдера: «Предоставил все на волю Божью».