Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944
Шрифт:
В конце концов, Вицлебен вмешался и добился более или менее сносного назначения для Гроскурта – в 75–ю дивизию, не дав направить его в какое–нибудь «воинское захолустье». Гроскурт поблагодарил его за это в письме, направленном через графа Шверина; в этом письме он указывал, что его отстранение от должности было вызвано одновременно как его поездкой на Западный фронт, так и подготовленным им проектом приказа в связи с циркуляром СС. В конце он очень просил Шверина «уничтожить это письмо». Правда, сам он этого не сделал; копия письма, которое было написано под копирку, была найдена в его бумагах.
«Доклад Х»
1 февраля 1940 года, плюс–минус день, Йозеф Мюллер привез в Берлин столь долго ожидаемый оппозицией ответ от англичан, на который она возлагала все свои надежды, рассчитывая с его помощью добиться, в конце концов, успеха в той «невидимой войне», которую вела. На одном листке бумаги рукой отца Ляйбера были записаны продиктованные ему папой те условия, на которых англичане были готовы заключить мир с германским правительством, которое пришло бы к власти после Гитлера. Мы, возможно, никогда точно не узнаем, что было написано на том листке. Из тех немногих людей, кто видел его содержание и остался жив после войны, никто не может точно вспомнить содержание написанного.
Бумагу, которую Мюллер привез из Рима, судя по всему, видели, кроме него, не более полудюжины человек. Однако подготовленный на ее основе более объемный документ был показан большему числу людей. Из них девять остались живы после краха нацистского режима. Автор беседовал с каждым из них, и каждый охотно поделился своими воспоминаниями [171] .
Этот окончательный, более полный документ известен в материалах оппозиции как «доклад Х», поскольку Мюллера, который был центральной фигурой ватиканских контактов и который привез бумагу с английскими условиями, называли псевдонимом «мистер Х». Подробный доклад был подготовлен потому, что сочли, что одного листка, написанного отцом Ляйбером, а также устного рассказа о том, как начались и как проходили контакты с Англией через Ватикан, будет недостаточно, чтобы побудить генералов к решительным действиям под девизом «все или ничего». С октября 1939 года Мюллер и Донаньи представляли обзор текущих событий и «предпринятых шагов» Беку и другим лидерам оппозиции. Теперь необходимо было подготовить заключительный доклад, обобщающий всю проделанную работу, который соответствующим образом настроил бы высшее руководство ОКХ и побудил бы его начать мятеж и возглавить его.
171
Десятым можно назвать отца Ляйбера, поскольку именно он изложил на бумаге те условия, которые предложила Англия. Помимо этого, о содержании «доклада Х» можно судить и по записям в дневнике Хесселя.
Для этого Мюллер и Донаньи как–то вечером в начале февраля 1940 года собрались дома у Донаньи и, уединившись в комнате, которая была специально зарезервирована для Диттриха Бонхоффера, подготовили основные тезисы доклада, отражавшего диалог с Лондоном, который велся через Ватикан.
Помимо листка, написанного отцом Ляйбером, они использовали: 1) черновые заметки, сделанные Мюллером в ходе его поездок; 2) более подробные записи, сделанные Донаньи на страничках блокнота размером примерно 10 х 17,5 см; всего таких страничек набралась стопка толщиной около 4 см [172] .
172
Записи Донаньи, приложенные к «докладу Х», оказались среди документов, найденных в знаменитом сейфе в Цоссене 22 сентября 1944 года. Визитная карточка отца Ляйбера находилась среди этих документов, но листок с написанными им условиями англичан пропал.
После того как Мюллер ушел, Донаньи стал диктовать своей жене текст доклада уже набело; они работали до поздней ночи, а также утром следующего дня; утром Мюллер, которому надо было ехать в Мюнхен, быстро прочитал напечатанные двенадцать или около того страниц текста.
Позднее к ним добавились три страницы, отражающие поездки Мюллера в Рим в феврале и марте 1940 года [173] .
Позже наиболее компрометирующие места доклада находчивый Мюллер схватил со стола и проглотил, когда его на короткое время оставили без присмотра во время допроса в тюрьме гестапо на Принц–Альберт–штрассе в 1944 году [174] .
173
Как рассказал автору Хаппенкотен в ходе беседы, состоявшейся 11 сентября 1960 года, напечатанный материал представлял собой лишь часть «доклада Х». Это примерно совпадает с тем, что вспоминал и Мюллер. Правда, Мюллер придерживался иной точки зрения относительно того, сколько людей готовили доклад: он утверждал, что именно он сам диктовал фрау фон Донаньи текст «доклада Х».
174
Как рассказал Франц Зондреггер, следователь, ведший допрос Мюллера, в то время страдал от респираторного заболевания и, когда у него начался приступ кашля, вышел из комнаты, где велся допрос. Когда он вернулся, то увидел, что одной страницы в документе не хватает, но сделал вид, что ничего не произошло, поскольку до этого в СД сделали дополнительную копию всего документа; об этом Зондреггер рассказал автору в ходе беседы, состоявшейся 23 августа 1958 года. Вообще, Зондреггер относился к Мюллеру уважительно и несколько раз даже намекал ему в ходе допроса на то, как лучше построить свою защиту. Он, судя по всему, надеялся, что баварец, который, пройдя через более чем двести допросов, не признал виновным себя и не оговорил кого–либо другого, вполне вероятно, останется жив после войны и может послужить ему полезным адвокатом. Так вначале и произошло. Мюллер доброжелательно отозвался о Зондреггере, в первую очередь в том, что касалось его обращения с ним самим; однако более он этого не делал, когда узнал, что Зондреггер применял меры дознания третьей степени к его другу барону фон Гуттенбергу, который впоследствии был казнен.
«Доклад Х» не имел заголовка, даты и подписи; был написан кратким и четким языком, привычным для военных, для которых доклад и был предназначен. В его начале был дан анализ военной и политической ситуации, в которой оказалась Германия, а также тех обстоятельств, которые и привели к началу ватиканских контактов. Здесь была сделана попытка четко провести грань между нацистами и их противниками в германском обществе; тех, кто выступал против режима, объединили под названием «честная Германия». Позднее один из наиболее жестоких следователей, допрашивавший Мюллера в концлагере по «докладу Х», невольно подтвердил правоту подобного размежевания; чтение упомянутых мест доклада он чередовал с нанесением тяжелых ударов Мюллеру по лицу.
Главным местом в докладе было, безусловно, изложение английских условий мира. Именно специфический характер этих условий, а также попытка понять, что именно англичане хотели сказать в вопросах и ответах, переданных через папу, и является основным моментом, интересующим историков и вызвавшим немало споров.
В каком объеме и в какой форме вопрос о политическом будущем Германии звучал во время ватиканских контактов?
Вне всякого сомнения, вопрос этот затрагивался отнюдь не вскользь. Он же по–прежнему очень активно обсуждался и в самых разных кругах оппозиции, когда готовился «доклад Х». Главная трудность состояла в том, как соотнести желаемое и предпочтительное с реальным и целесообразным. Не вызывает сомнений, что оппозиция хотела полностью избавиться от Гитлера, его режима и всего, что с ними было связано. Разногласия состояли в степени и характере возможного компромисса, вызванного реальностями сложившейся ситуации. Многие члены оппозиции были сторонниками «мира любой ценой» и готовы были согласиться с любой альтернативой Гитлеру, если бы это гарантировало более умеренную внешнюю политику. Среди сторонников этой точки зрения были члены «кружка молодых дипломатов» Вайцзеккера в МИДе. Противоположной точки зрения придерживались участники оппозиции, стоявшие на ярко выраженных бескомпромиссных антинацистских позициях. К ним относились такие люди, как Кордт и Эцдорф, а также вся оппозиционная группа, сформировавшаяся вокруг Остера в абвере. Однако даже они, при всей своей ненависти к Третьему рейху, не могли себе позволить выдвинуть лозунг «все или ничего», понимая, какими последствиями это чревато. Они не пытались обмануть себя и открыто признавали, что чем более широким будет наступление на существующий режим, тем в большей степени будут затронуты самые существенные интересы тех, кто находился у власти или был с ней связан, а соответственно, тем большие усилия будут предприняты по защите этих интересов, коль скоро они всерьез окажутся под угрозой. Соответственно и захват власти, и осуществление программы консолидации общества станут в этом случае труднее, находясь в пропорциональной зависимости от «ширины фронта» и «глубины охвата» наступления. Успех же, достигнутый ценой гражданской войны, обошелся бы слишком дорого. Было совершенно необходимым получение от союзников гарантий того, что они сделают военную паузу в ходе подобного развития событий в Германии и не будут пытаться извлечь из них военную выгоду, а также согласятся на заключение «справедливого мира». Однако не было стопроцентной уверенности, что подобные гарантии будут даны, а тем более выполнены. Лучшей гарантией их выполнения было сохранение в неприкосновенности германской армии и довольно высокая степень национальной солидарности и единства германского общества.
Но как в таком случае свести к минимуму угрозу гражданского конфликта? Ясно, что многое зависело от того, удастся ли сделать так, чтобы были задеты интересы как можно меньшего количества кругов и структур и обеспечили плавный переход от одного состояния общества к другому, отказавшись от «политической шоковой терапии». Такой подход означал компромисс с теми, кто находился у власти. И тут вопрос постоянно вращался вокруг одного: должен ли в таком случае оставаться у власти Геринг. Если бы Геринг, которого Гитлер назначил своим преемником, вошел в новое правительство, то весь переворот получил бы в этом случае видимость законности. Геринг был единственным человеком из ближайшего окружения Гитлера, который мог претендовать на популярность среди немцев. Его кандидатура также была бы наиболее желательна для влиятельных деловых кругов и государственного аппарата. Его личная моральная нечистоплотность и злоупотребления служебным положением в целях личного обогащения, беспощадность и циничная беспринципность отчасти компенсировались тем, что он не был фанатиком, обладал чувством юмора, причем в его юморе абсолютно не было нацистского цинизма, и он был сторонником достаточно взвешенной внешней политики. Какими бы ни были его мотивы, но не вызывает сомнения, что он выступал за умеренный подход во время мюнхенского кризиса, а также кризиса 1939 года, был противником (хотя громко об этом не заявлял) наступления на Западе и искал возможности быстрого заключения мира; что ему был неприятен эктремизм СС. Слухи, а также желание выдать желаемое за действительное еще больше раздували в глазах окружающих реальную степень его «оппозиционности» в этих вопросах. «Геринг не хочет действовать сам, но он ничего не предпримет, если это сделает кто–то другой», – записал в своем дневнике Гроскурт в начале декабря 1939 года. 2 января 1940 года Гроскурт услышал на Тирпиц–Уфер, что якобы Геринг и Ламмерс собираются выразить Гитлеру протест в связи со зверствами в Польше. Все это оказалось иллюзией и выдумкой. Однако две недели спустя появилась новая «басня», на этот раз о том, что Геринг намеревался обратиться с письмами к своим коллегам по сухопутным силам и флоту Браухичу и Редеру, предложив им выступить единым фронтом против циркуляра СС.
Несомненно, Геринг в тот период ощущал болезненное чувство нерешительности. В течение осени 1939 года он разделял вместе с другими руководителями вермахта дурные предчувствия относительно военной политики Гитлера. Несмотря на свою моральную ограниченность, он не всегда был глух к призывам к человечности. Хассель записал в дневнике в середине февраля 1940 года об одном эпизоде, о котором ему рассказала сестра Геринга Ольга Ригель. Один немецкоязычный поляк был взят поляками в качестве заложника и убит. Когда он упал на обочине дороги, его вдова стала умолять Геринга «ради честного имени немца» остановить те ужасы, которые творились по отношению к полякам и евреям. Как сказала его сестра, Геринг был потрясен, однако «кронпринц» и преемник Гитлера не рискнул открыто бросить вызов фюреру. В то же время если бы Гитлер в результате переворота был либо убит, либо помещен в психиатрическую лечебницу, то Геринг как официальный преемник, возможно, был бы в этом случае более восприимчив к призывам создать единый фронт.
С учетом вышеизложенного, вопрос о том, чтобы «выйти на Геринга» и использовать его на каком–то определенном этапе переворота, был предметом постоянного обсуждения в рядах оппозиции. Этот вопрос часто затрагивался в дневниковых записях Хасселя и Гроскурта, и нигде мы не видим категорического отказа от этого варианта. Вопрос о подключении Геринга неизбежно возникал именно тогда, когда дела у оппозиции шли плохо, как, например, в период после 5 ноября 1939 года, когда Типпельскирх, вернувшись в Берлин, предположил, что, «может, Геринга еще можно убедить действовать» [175] .
175
Об этом имеется запись в дневнике Гроскурта за 7 ноября 1939 года. Под «действовать» Типпельскирх, вероятно, имел в виду всего лишь чтобы Геринг предпринял еще одну попытку разубедить Гитлера начать наступление на Западе.