Закат
Шрифт:
– Пошли, – сказал он. – Вряд ли вы захотите такое пропустить.
Идти по следу Квинлана было легко, потому что он проложил прямой путь, обломав свисающие ветви деревьев, и если где и сворачивал с курса, то лишь затем, чтобы обогнуть стволы. Тесной толпой, толкаясь и обгоняя друг друга, они пробежали сквозь заросли и оказались на краю большой поляны, где едва не уперлись в Квинлана. Тот стоял совершенно неподвижно, обхватив себя руками и бережно прижимая ружье к груди, словно ребенка.
Капюшон его был откинут. Крим, отдуваясь за спиной водителя, наконец-то увидел его гладкую лысую голову – поначалу только с затылка. В темноте ему показалось, что парень начисто лишен ушей. Крим обогнул его, чтобы лучше рассмотреть лицо, и от открывшегося зрелища человек-танк затрясся, как былинка на ветру.
У урода, именуемого Квинланом, не только не было ушей – у него и носа-то не осталось. Толстая шея. Полупрозрачная, почти переливчатая кожа. И глубоко сидящие в бледном гладком лице кроваво-красные глаза – самые яркие глаза, какие Крим когда-либо видел.
Неожиданно от верхних ветвей дерева отделилась фигура, легко спрыгнула на землю и вприпрыжку помчалась через поляну. Квинлан пустился наперерез, словно леопард, преследующий газель. На бегу Квинлан опустил плечо, как защитник, атакующий игрока с мячом, и они столкнулись.
Беглец с пронзительным визгом растянулся на земле, несколько раз перевернулся, но тут же вскочил на ноги.
В одно мгновение Квинлан включил лампу на стволе своего ружья и направил свет на противника.
Тварь зашипела и отпрянула, молотя воздух руками, – лицо ее исказила неимоверная мука, это было видно даже на расстоянии. Не мешкая, Квинлан нажал на спусковой крючок. Дуло ружья словно взорвалось – серебряная дробь ярким конусом метнулась из ствола и снесла голову шипящего существа.
Только вот она умерла не так, как умирает человек. Из обрубка горла ударил гейзер белой дряни, тварь словно бы втянула в себя руки и повалилась на землю.
Квинлан быстро повернул голову – очень быстро, даже раньше, чем появился следующий противник, стрелой вылетевший из-за деревьев. На этот раз явно женщина. Она дала деру от Квинлана, но помчалась прямиком к группке гангстеров. Одержимая не просто бежала в их сторону – она неслась непосредственно на них. Гус выхватил из сумки ятаган. Завидев оружие, женщина – если ее можно было назвать женщиной: в каких-то чудовищных лохмотьях она походила на самую грязную обдолбанную шлюху, какие только существуют на свете, разве что была невероятно гибка и проворна, и ее глаза сияли красным светом, – попыталась отскочить, но поздно. Одним-единственным точным движением Гус провел клинком по ее плечам и шее, и голова отлетела в одну сторону, тело – в другую. Когда и то и другое упало на землю, из ран поползла густая белая жидкость, похожая на блинное тесто.
– А это беленькое, – улыбнулся Гус.
К ним подошел Квинлан. Еще на ходу он перезарядил ружье подвижным цевьем и снова нахлобучил на голову толстый хлопчатобумажный капюшон.
– Ладно. Идет, – сказал Крим, пританцовывая на месте, как мальчишка, которому рождественским утром приспичило в туалет. – Да. Скажу так: мы в гребаной игре.
Флэтлендс
Выбрив половину лица опасной бритвой, прихваченной из ломбарда, Эф вдруг почувствовал, что потерял к этому занятию всякий интерес. Он отключился от процесса и уставился в зеркало, что висело над раковиной, наполнившейся мутно-молочной водой. Его правую щеку все еще покрывала пена.
Он думал о книге – об «Окцидо люмен» – и еще о том, что все, буквально все повернулось против него. Палмер и его состояние. Эти две преграды вставали у них на пути, куда бы они ни двинулись. Что станет с ними со всеми – что станет с Заком, – если он, Эф, проиграет?
Лезвие бритвы истосковалось по крови. Тоненький порез налился красным, на нем проступили рубиновые бисеринки. Эф посмотрел на бритву, увидел пятнышко крови на нержавеющей стали, и вдруг память отбросила его на одиннадцать лет назад – в тот день, когда родился Зак.
За плечами Келли уже были один выкидыш и один мертворожденный ребенок. Сейчас, готовясь к новым родам, к рождению Зака, она два месяца провела в постели. В этот раз Келли разработала план: никакой эпидуральной анестезии, никакого обезболивания вообще, никакого кесарева сечения. Спустя десять часов после начала схваток продвижение так и не наметилось. Для ускорения родов врач предложил питоцин, но Келли отвергла его, оставаясь верна своему плану. Еще восемь часов мучений спустя она уступила, и ей все же поставили капельницу. А спустя еще два часа – мучительные схватки продолжались уже почти сутки – она наконец согласилась на эпидуральную анестезию. Дозу питоцина повышали уже несколько раз, и сейчас она была очень высокой – на пределе того, что мог позволить сердечный ритм плода.
На двадцать седьмом часу схваток врач предложил кесарево сечение, но Келли отказалась. Сдав все остальные позиции, здесь она была непреклонна: роды должны идти естественным путем. Монитор сердечной деятельности плода показывал, что никаких сбоев нет; шейка матки расширилась до восьми сантиметров, и Келли была полна решимости самостоятельно вытолкнуть своего ребенка в большой мир.
Однако пять часов спустя, несмотря на энергичный массаж живота, которым усиленно занималась опытная сестра, плод по-прежнему оставался в поперечном положении, а шейка матки так и не раскрылась больше восьми сантиметров. Несмотря на успешную эпидуральную анестезию, Келли постоянно ощущала боли при схватках. Врач подкатил стул к ее кровати, уселся и снова предложил кесарево сечение. На этот раз Келли согласилась.
Эф надел халат и прошел вслед за каталкой в сверкающую белизной операционную, располагавшуюся за двойными дверями в конце коридора. Монитор сердечного ритма плода, издававший мягкое «ток-ток-ток», похожее на стук метронома, действовал на него успокаивающе. Медсестра протерла выпирающий живот Келли коричнево-желтым антисептиком, а затем акушер уверенным движением, ведя скальпель слева направо, сделал горизонтальный разрез передней брюшной стенки в низу живота. Он рассек и раздвинул в стороны фасцию, затем мясистые мышцы передней стенки, потом тонкую брюшину, после чего показалась толстая, сливового цвета стенка матки. Хирург сменил скальпель на ножницы для разрезания повязок, чтобы свести к минимуму риск повреждения плода, и сделал последний разрез.
Руки в перчатках вошли в полость и извлекли на свет новехонького человечка, только Зак еще не родился. Он был, что называется, в рубашке, то есть окружен тонким, неповрежденным амниотическим мешком. Этот мешок всплыл из матки, как большой пузырь; матовая непрозрачная оболочка вокруг плода была словно нейлоновое яйцо. В этот момент Зак еще был недвижим, он по-прежнему питался от матери, получая необходимые вещества и кислород по пуповине. Акушер и сестры работали с профессиональной невозмутимостью, но и Эф, и Келли почувствовали их тревогу.