Закат
Шрифт:
Позднее Эф узнал, что появление на свет ребенка «в рубашке» – большая редкость: меньше одного случая на тысячу родов, а если говорить о полностью доношенных детях, то пропорция уменьшается многократно – здесь речь идет уже о единицах на десятки тысяч.
Этот странный момент длился и длился: нерожденное дитя по-прежнему было связано пуповиной с измученной матерью, – дитя, произведенное на свет, но все-таки… все-таки еще не родившееся. Затем оболочка сама по себе прорвалась и сползла с головки Зака, обнажив его блестящее от влаги личико. Еще несколько мгновений замедленного времени… и ребенок закричал; только после этого его, мокренького, положили на грудь Келли.
Напряжение все еще витало в операционной, но теперь к нему примешивалась явственно ощущаемая радость. Келли ощупывала ручки и ножки Зака, пересчитывая пальчики. Она настойчиво искала признаки уродства и, не находя, испытывала нарастающий восторг.
Мальчик весил три шестьсот. Он был лыс, как комок хлебного теста, и так же бледен. Через две минуты после рождения он набрал восемь баллов по шкале Апгар, а через пять минут – все девять из десяти возможных.
Здоровый ребенок.
И тем не менее Келли вдруг почувствовала сильнейшее опустошение. Это состояние не было столь глубоким и изнурительным, как послеродовая депрессия, однако темный ужас все же вселился в нее.
Родильный марафон серьезнейшим образом подорвал ее силы, молоко не появилось, плюс ко всему не сработал ее так хорошо задуманный план, и от всего этого Келли ощутила себя полной неудачницей. В какой-то момент Келли даже сказала Эфу, что ей постоянно мерещится, будто она подвела его, отчего Эф пришел в совершенное замешательство. Келли мнилось, что изнутри ее разъедает какая-то порча. А ведь до этого они сообща справлялись с любыми трудностями и жизнь казалась легкой и беззаботной.
С того момента, как Келли полегчало (а на самом деле с того момента, как она бесповоротно решила, что ее новорожденный мальчик – будущий гений), женщина больше не отпускала Зака от себя. Какое-то время Келли была просто одержима идеей докопаться до сути рождения в рубашке. Некоторые фольклорные источники утверждали, что эта причуда природы – знамение будущих удач, даже предсказание величия. В иных легендах говорилось, что «рубашечники», как их порой называли, – ясновидцы, они никогда не тонут и ангелы награждают их особо защищенными душами. Келли стала рыться в литературе и нашла немало «рубашечников» среди вымышленных персонажей – например, таковыми были Дэвид Копперфилд и мальчик из «Сияния». [17] А еще в рубашке родились многие знаменитые исторические личности, такие как Зигмунд Фрейд, лорд Байрон и Наполеон Бонапарт. Со временем Келли научилась оставлять без внимания любые неприятные ассоциации – к примеру, в некоторых европейских странах считалось, будто дети, рожденные в рубашке, прокляты, – и противопоставлять тоскливому ощущению собственной несостоятельности яростную убежденность, что ее мальчик, ее порождение – исключительный ребенок.
17
«Сияние» – роман ужасов Стивена Кинга, по которому был снят одноименный фильм (режиссер Стэнли Кубрик, 1980).
Пройдет время, и эти фантазии отравят ее взаимоотношения с мужем, приведут к разводу, чего Эф никогда не хотел, и вспыхнувшей в результате развода битве за родительское попечение над Заком, – битве, которая после обращения Келли превратится в борьбу не на жизнь, а на смерть. На каком-то этапе Келли вдруг решила, что если не может быть идеальной парой такому взыскательному человеку, как Эф, то будет для него нулем, пустым местом. Именно по этой причине личная беда Гудвезера – пристрастие к алкоголю – наполнила душу Келли не только ужасом, но и тайной радостью. Ее подленькая мыслишка обернулась реальностью. И реальность эта говорила о том, что даже у такого взыскательного человека, каким был Эфраим Гудвезер, не получается жить в соответствии с принятыми им высокими принципами.
Эф ехидно улыбнулся своему наполовину выбритому двойнику, затем потянулся к стоявшей рядом бутылке абрикосового шнапса, чокнулся с отражением, мысленно провозгласив тост за свое чертово совершенство и сделал два хороших глотка сладковато-терпкого спиртного.
– А вот этого тебе не надо бы, – сказала Нора, войдя в ванную и тихо прикрыв за собой дверь.
Она была босиком – видимо, только что переоделась в свежие джинсы и свободную футболку, а темные волосы собрала в пучок на затылке.
– А ты знаешь, мы устарели, – обратился Эф к ее отражению в зеркале. – Наше время ушло. В двадцатом веке были вирусы. А в двадцать первом? Вампиры!
Он снова отхлебнул шнапса: это должно было служить доказательством его возобновившейся дружбы со спиртным и демонстрацией, что никакие рациональные доводы не убедят его бросить «друга».
– Вот только не пойму: как тебе-то удается не пить? В сущности, бухло только для этого и существует на свете. Единственный способ переварить новую реальность – это догнаться каким-нибудь старым добрым пойлом.
Эф сделал еще глоток и снова посмотрел на этикетку.
– Если бы только у меня было хоть немного этого старого доброго пойла!
– Мне не нравится, что тебе это нравится.
– Я – тот, о ком специалисты говорят: «высокофункциональный алкоголик». Или, если хочешь, я буду припрятывать бухло повсюду, в самых разных местах.
Нора, скрестив руки, привалилась к стене. Она сверлила взглядом спину Эфа, отчетливо понимая, что не сможет до него достучаться.
– Ты же знаешь: это лишь вопрос времени. Рано или поздно жажда крови приведет Келли сюда, к Заку. А через нее все станет известно Владыке. И он выйдет прямиком на Сетракяна.
Если бы бутылка была пуста, Эф, скорее всего, запустил бы ее в стену.
– Вот дерьмо! Это же полное безумие! И одновременно – реальность. У меня никогда не было кошмара, даже близко похожего на этот.
– Я хочу сказать только одно: мне думается, ты должен отправить Зака отсюда подальше.
Гудвезер кивнул. Он стоял, вцепившись обеими руками в край раковины.
– Знаю. Пусть не сразу, но я сам пришел к такому решению.
– И мне думается, ты должен уехать с ним вместе.
Эф несколько секунд размышлял над услышанным – действительно размышлял, а не делал вид, что размышляет, – и только после этого повернулся к Норе.
– Это, типа, старший лейтенант уведомляет капитана, что тот не годен к службе?
– Это, типа, некоторые настолько беспокоятся за тебя, что им страшно, не навредишь ли ты себе, – пояснила Нора. – Для Зака это наилучший вариант. И тебе так будет гораздо спокойнее.
Слова Норы обезоружили Эфа.
– Я не могу оставить тебя здесь вместо себя, – сказал он. – Мы оба знаем, что город рушится. С Нью-Йорком покончено. Пусть он лучше обрушится на меня, чем на тебя.
– Такую чушь только в пивной услышать можно.
– Ты права в одном. Пока Зак здесь, я не могу полностью отдаваться борьбе. Он должен уехать. А я должен быть уверен, что его здесь нет, что он в безопасности. Знаешь, в Вермонте, на одном холме, есть место…
– Я не уеду.
Гудвезер втянул воздух:
– Выслушай меня.
– Я не уеду, Эф. Ты думаешь, что ведешь себя по-рыцарски, а на самом деле оскорбляешь меня. Это мой город, причем в большей степени, чем твой. Зак – отличный парнишка, и ты прекрасно знаешь, что я действительно так думаю, вот только я здесь не для того, чтобы делать женскую работу, присматривать за детишками и раскладывать по полкам брошенную тобой одежду. Я ученый-медик, и в этом смысле я ничем не хуже тебя.