Закат
Шрифт:
– Той книги, – сказал Сетракян, бесстрашно подойдя совсем близко к Древерхавену, – ее больше не существует.
Она существует. Но только дурак осмелится продолжать ее поиски. Если ты гонишься за «Окцидо люмен», это означает, что ты гонишься за Владыкой. Ты, может, и в силах справиться с его усталым приспешником вроде меня, но если бросишь вызов ему самому, шансов у тебя наверняка не будет. Как не было шансов у твоей горячо любимой жены.
Вот, значит, как. Похоже, толика извращенности все же осталась в вампире. Он по-прежнему обладал способностью – пусть малой и тщетной – наслаждаться несчастьем других. Как ни пригибала вампира тяжесть серебра, он не спускал глаз с Сетракяна.
Утро было уже совсем близко, косые солнечные лучи проникали в комнату. Сетракян выпрямился, внезапно ухватился за спинку кресла, в котором сидел Древерхавен, наклонил его, оторвав передние ножки от пола, и протолкнул сквозь проем вращающейся двери в потайное заднее помещение, оставив на паркете две глубокие борозды.
– Солнечный свет слишком хорош для тебя, герр доктор, – провозгласил он.
Стригой по-прежнему не сводил взор с Сетракяна, его глаза полнились… предвосхищением. Наконец-то что-то неожиданное. Древерхавен страстно хотел стать участником любого извращения, вне зависимости от роли, отведенной ему.
Ярость душила Сетракяна, но все же он находил в себе силы управлять ею.
– Говоришь, бессмертие не лучший друг извращенца? – Сетракян налег плечом на книжную секцию, отсекая солнечные лучи. – Ну что же, значит, будешь наслаждаться бессмертием.
Вот оно, плотник. Вот она, твоя страсть, еврей. Что ты задумал?
Чтобы привести план в исполнение, Сетракяну потребовались три полных дня. Семьдесят два часа Авраам, словно заговоренный местью, работал, не прерываясь ни на секунду. Самым опасным этапом было расчленение стригоя: Сетракян уложил Древерхавена на его собственный операционный стол, после чего отсек конечности и прижег все четыре обрубка. Затем он раздобыл несколько ящиков – наподобие тех, в которых высаживают тюльпаны, только не деревянных, а свинцовых, – с тем чтобы сделать из них гроб (конечно же, без малейших признаков земли, на которой обычно покоятся отдыхающие вампиры) и поместить туда стригоя с серебряным ожерельем. Свинцовые стенки ящика должны были отрезать любые линии связи между Древерхавеном и Владыкой. В этот саркофаг Сетракян упаковал мерзкую тварь вместе с отсеченными конечностями, затем взял напрокат небольшую лодку, погрузил в нее «ящик с рассадой» и в одиночестве вышел в Северное море. Он заплыл далеко, очень далеко от берега. Пришлось напрячь все силы, но в конце концов Сетракян сумел перевалить ящик через борт, не утопив при этом суденышко. Дело было сделано: тварь в буквальном смысле села на мель – между массивами земной тверди, глубоко под водой, вне досягаемости убийственных солнечных лучей и тем не менее в полном бессилии что-либо сделать. В полном бессилии – на всю оставшуюся вечность.
Ящик лег на морское дно, и только после этого едкий дразнящий голос Древерхавена наконец перестал звучать в голове Сетракяна, словно бы случайно найденное лекарство от безумия все-таки сработало. Сетракян посмотрел на свои скрюченные пальцы – они были в кровоточащих ссадинах, раны саднило от соленой воды – и крепко сжал их. Кулаки получились уродливые, кривые, узловатые.
Он действительно шел дорогой безумия. Сетракян понял, что пора уходить в подполье – так, как это умели делать стригои. Он должен был втайне от всех продолжить работу. Чтобы получить свой шанс.
Шанс добраться до книги.
И добраться до Владыки.
Настала пора отправляться в Америку.
Владыка. Часть вторая
Если что и было свойственно Владыке в высшей степени, так это неодолимое стремление доводить до конца каждую мысль и каждое дело. Тварь обдумывала любые возможные искажения своего плана, любые потенциальные отклонения от намеченного пути. Владыка испытывал смутное беспокойство оттого, что не все удастся довести до конца, но зато у него было то, в чем он никогда не знал недостатка, – его истовая непреклонность.
Патриархи будут уничтожены. Все разом. В ближайшие часы.
Они даже не увидят, что им грозит. Да и с чего бы им видеть? В конце концов, разве Владыка не организовал некоторое время назад кончину одного из них, вместе с шестью слугами, в болгарской столице Софии? Владыка и сам разделил тогда с погибающим страшную боль, получил свою долю смертной муки – именно в тот момент, когда все и произошло: он почувствовал, как водоворот тьмы увлекает его в бездонную пучину, ощутил неодолимую тягу Великого Ничто – и в полной мере насладился этой тягой.
26 апреля 1986 года в нескольких сотнях метров от поверхности земли, под центром болгарского города вспыхнуло маленькое солнце. Ядерный взрыв, который и впрямь был сродни тем процессам, что происходят в недрах звезд, разразился в сводчатом подземном склепе с пятиметровыми бетонными стенами. Город наверху сотрясся от непонятного толчка, раздался глухой рокот. Люди сочли, что произошла сейсмическая подвижка, был определен эпицентр – в районе улицы Пиротска, – однако никто не пострадал, да и здания претерпели совсем незначительный урон.
Событие даже не посчитали особо достойным внимания. Ведущие новостей уделили ему всего лишь несколько фраз – не более чем «бип-бип» в информационном шуме. А спустя некоторое время его и вовсе затмила авария на реакторе в Чернобыле. И тем не менее между этими событиями существовала тонкая внутренняя связь, о характере которой большинство людей не имели ни малейшего представления.
Из семерки Изначальных Патриархов Владыка был самым честолюбивым, самым голодным и – в определенном смысле – самым молодым, что только отражало естественный ход вещей.
Владыка последним из семерых восстал в этот мир, и то, что его сотворило, было Ртом.
Глоткой.
Жаждой.
Эта Жажда и отделила Седьмого от всех остальных. Шестеро Патриархов оказались разбросаны по всей земле, им пришлось прятаться. Они скрывались, но при этом оставались связанными между собой.
Воспоминания и образы с гудением роились в неохватном сознании Владыки. Мысли, блуждая, забрели в те времена, когда Твари удалось впервые увидеть Армагеддон на этой земле, – Владыка словно заново посетил давно забытые города: алебастровые колонны, полы из полированного оникса…
В те времена Тварь впервые почувствовала вкус крови.
В доли секунды Владыка вновь обрел контроль над своими мыслями. Воспоминания – опасная вещь. Они придавали мыслям Владыки совсем уж индивидуальный характер, и, когда это происходило, пусть даже в защищенном помещении, как, например, сейчас, другие Патриархи могли их услышать. В подобные минуты ясного и четкого мышления их сознания сливались в единое целое – то целое, которым они и были когда-то. Их разум с самого начала был задуман единым и должен был оставаться таковым до скончания веков.