Заклинатель джиннов
Шрифт:
Кофе был ароматным и крепким, чашка – теплой, как мамина ладонь.
Я пил неторопливо, поглаживая Белладонну, свернувшуюся на коленях, и слушая звуки, что доносились со двора. Скрип снега под чьими-то шагами, протяжная жалоба двери в соседнем подъезде, потом – хлопок и возмущенное воронье карканье… Звуки не мешали размышлять. Я думал об анонимной базе, прикидывая варианты. Может, зря я ее грохнул? Может, не стоило спешить, чтоб не встревожить хозяев? К ним лучше подобраться в тишине… Однако разрушительный инстинкт довлеет над людьми, и я – не исключение; я также подвержен гневу и иным страстям, что заставляют нас размахивать дубинкой. Сначала размахнуться, врезать,
Я поднялся, чтобы направить Джинна по следу, но в этот миг внизу загрохотало. Белладонна, хрипло мяукнув, метнулась в угол, а я прижался носом к оконному стеклу, однако увидел лишь чьи-то спины в кожанках да шапки. Угол зрения был неудобным, сумрак сгущался, но это не помешало сообразить, чем занимаются шапки и кожанки: филенку, простоявшую недели две, теперь вышибали по-наглому, сапогом! Патриотизм не моя стихия, но все же я был возмущен. То, что позволено Аляпину, не разрешается уличным лохам! Во-первых, дядя Коля – свой, а во-вторых, ежели он воровал филенки, то делал это скромно и тихо, не беспокоя меня и нижних соседей. Творившееся в данный момент у двери было нездоровой конкуренцией, и только я мог отстоять общественную собственность и защитить дяди-колины интересы. Я – мужчина в расцвете сил, а подо мной, на первом этаже – старички-супруги да одинокие дамы в преклонных годах… Положение обязывает, как говорили латиняне!
Раздался треск филенки, и я ринулся в прихожую. За мной с грозным шипением бежала Белладонна. Она отважный зверь и не откажет хозяину в поддержке, но больше любит прикрывать тылы. И это понятно – как-никак, ребра у нее не деревянные.
Щелкнул замок, дверь распахнулась, но не успел я шагнуть, как чья-то рука толкнула меня обратно в прихожую. В ней сразу стало тесно: сюда один за другим въезжали шкафы. Первым – Николай, а за ним еще пара дружинничков, и морды их были мне знакомы: один – керимов шофер, другой – Борис, из хрумковских стражей.
– Ты уж извини, браток, – произнес Николай, оттесняя меня к коридору, – запамятовал я, как ваш замочек отпирается. Память у меня плохая на цифирь. По головенке, видишь, в детстве били.
– Зачем пожаловали? – спросил я, раскинув руки и упираясь ладонями в коридорные стены. Пускать их дальше прихожей я не собирался.
– Невежливый! – буркнул шофер, разоблачаясь. Он отпихнул ногой Белладонну, и та зашипела, встопорщив усы. От неприятных гостей она прячется, но эти были не просто неприятными – они посягали на ее хозяина и дом. Священные понятия для кошек!
– Не трогай ее, – сказал я сквозь зубы, – даже не прикасайся! Говорите, чего надо, и убирайтесь вон!
Пятерня Николая легла на мое плечо.
– Надо все то же, бабай. Брал капусту? Брал. Давай работу. Боссы не расположены ждать.
– Деньги отданы.
– Деньги! А процент? – молвил он с широкой ухмылкой. – Процент-то какой набежал! Тебе до могилы не рассчитаться! Хотя дорожка туда недолгая… – Николай помолчал – наверное, с той целью, чтоб я проникся мыслью о могиле – затем, все еще ухмыляясь, добавил: – Но ты, ботаник, не очкуй. Отдай, что просят, объясни, что и где, и будет все путем.
Что-то не так, подумал я, уставившись в его насмешливую рожу. Что-то случилось, какой-то прокол или внезапный ляп, переменивший течение событий. По идее, хрумкам сейчас положено не слать ко мне горилл, а исходить испариной от страха, сушить мешками сухари или озаботиться путевкой на остров Кипр. Это обычная реакция на рандеву с Симагиным – конечно, если от клиентов пахнет криминалом. А тут не просто пахло, а воняло – качков-то зря не посылают! Это с одной стороны, а с другой – всякая акция устрашения весьма для устрашителей опасна, когда на вас наехал полицейский чин… Зачем тогда послали? Само собой, можно убрать свидетеля, но я-то им нужен живым! Николай прищурился.
– Ну как решишь?
Разум подсказывал, что шансов против этой троицы у меня нет, но чувства говорили другое: это родительский дом, твое жилище, и ты его должен защищать. Чувства победили.
Я наклонился и подтолкнул сверкавшую глазами Белладонну к кухне. Я не хотел, чтоб ее затоптали.
– Решать мне нечего. И говорить с тобой я не хочу.
– Поговоришь с Альбертом. Приедет через пару часиков. А чтоб ты был сговорчивей…
Они придвинулись ко мне, все трое, чья-то рука потянулась к горлу, чьи-то пальцы стиснули плечо, над ухом послышалось хриплое сопение. Я ударил, почувствовал, как врезается кулак в чужую челюсть, откинулся назад, ударил снова, целясь в лицо Николая. Кажется, попал; он выругался, замотал головой, потом что-то тяжелое обрушилось мне на темя, под ребра въехали бревном, и ноги сделались ватными. Секунд двадцать я еще продержался, успев приложить Бориса в скулу, но стены вдруг качнулись, потолок ринулся вверх, а пол подпрыгнул, прижавшись к моим лопаткам и затылку. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни шевельнуться! Правда, слух не отказал, а память фиксировала все, что говорилось где-то между потолком и полом.
– Куда его? В комнату, к батарее?
– Падла, глаз подбил!
– Не надо в комнату. Не надо, чтобы у окна маячил.
– В сортир?
– Не, в ванну тащи, под раковину. Труба там чугунная, да и купать способней будет. Пасть залепим и…
– Глаз, говорю!
– Заткни хайло, Борян, и дай браслеты!
– Я ему, гниде…
– Не трожь! Приедет Альбертик, скомандует, будешь парить и купать. А до того не трожь! Альбертику в целости нужен.
– Я его искупаю! Рылом в кипятке!
– Тащи, Серый… Да не за ноги, за шкирятник! Ванна узкая, не развернем…
– Тоже ведь Серый, подумал я и отрубился.
Сознание возвратилось скачком, будто после паузы снова запустили фильм о жизни Сергея Невлюдова. Я обнаружил себя в ванной, на полу; лежал я ничком, мои запястья были просунуты за чугунный сифон под раковиной и скованы наручниками, а рот заклеен липкой лентой. Поза была неудобной, и я повернулся на бок, задел головой о ванну и, если бы смог, завопил: в затылке взорвалась граната. Но теперь в поле зрения были распахнутые двери из ванной в коридор и из коридора – в мою комнату, да и звуки доходили как-то отчетливей. Шарканье ног, скрип выдвигаемых ящиков, голоса…
– В столе ничего.
– А ты думал, тут отчет для Альбертика заготовлен?
– Машинка-то работает…
– Машинку не трожь. Из этой машинки сам достанет…
– Кресло, глянь! С каской и наручниками!
– Видел я эту лабуду… Дорогая штучка! Выходит, наш фраерок не бедный…
– Обшарим хазу?
– Нет. Альбертик не велел. Машинка нужна да фраер. Три голоса, наглых, громких… Потом к ним добавился четвертый, тоненький, как комариный писк. Я не сразу сообразил, что он доносится из моего ханд-таймера: