Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
Но с Мартенсом ему встретиться не пришлось. Адъютант полковника с приветливой улыбкой на молодом полном лице протянул лейтенанту лист бумаги, на котором было написано, что лейтенант Крауфорд переводится в другую часть, в береговую авиацию.
Крауфорд смотрел на приказ, подписанный не полковником, а более высоким начальником, и не верил своим глазам. Когда они успели всё это состряпать? И неужели всё это так срочно, что даже час отбытия из полка проставлен в приказе?
Создавалось впечатление, будто его подгоняют, не хотят, чтобы он лишнее время оставался в полку.
Ничего не понимая, Крауфорд обратился к адъютанту. Тот только развёл руками. Лётчик хотел пройти к командиру полка, но оказалось, что полковник выехал в высший штаб и должен был вернуться только на другой день. Адъютант получил строгий приказ проследить за тем, чтобы Крауфорд выехал точно в указанный час.
Совершенно подавленный, Крауфорд вышел из штаба. Чувство радости от сознания своей победы сменилось острой, жгучей обидой.
Рандольф Крауфорд остановился у края аэродрома. Вот его «либерейтор», прекрасная тяжёлая машина. Сколько бомб сбросил он с неё на головы немцев! Сколько тысяч километров пролетел над водой и землёй!
Лётчик ясно представил себе, как сегодня ночью «ли-берейторы» уйдут в очередной полёт, и слёзы появились у него на глазах. Он почувствовал себя раненым журавлём, который смотрит, как улетают его товарищи. Правда, он ещё. будет летать, будет защищать Англию от подводных лодок, беречь покой островов. Но ничто не заглушит чувства глубокой, незаслуженной обиды.
Вдруг он услышал своё имя и оглянулся. От штаба к аэродрому бежал адъютант командира полка. Крауфорд кинулся ему навстречу. Мелькнула надежда: недоразумение рассеялось, сейчас адъютант сообщит об отмене приказа.
— Мистер Крауфорд, — тяжело дыша, сказал лейтенант. — Только что звонил полковник… он просил передать, что вы можете заехать к своим родственникам… если хотите, конечно. Полковник сожалеет, что лично не мог с вами проститься, и желает вам счастливого пути.
Крауфорд ничего не ответил адъютанту и, круто повернувшись, пошёл к эародрому. Тяжёлая обида с новой силой сжала его сердце.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Пожалуй, впервые за всё время пребывания в лагерях у Тани Егоровой сдали нервы. Она сидела на земле, уткнувшись лицом в ладони, и тихо плакала. В мыслях девушки не было ни страха, ни отчаяния. Находясь столько времени в немецких лагерях, она уже давно привыкла к мысли о смерти. Сейчас Таня чувствовала только страшную пустоту в груди. Перед глазами стояло лицо Марийки Дорошенко в ту минуту, когда, защищая своим телом подругу, она рванулась навстречу высоченному рыжему ефрейтору, догонявшему девушек. Глаза Марийки пылали ярой, неудержимой злобой, и плохо пришлось бы немцу, если бы к нему на помощь не подоспели солдаты.
Да, Марийка — настоящая подруга. Таня почувствовала это сразу, с первой встречи в концентрационном лагере. Как давно это было, почти три года назад.
До войны Таня Егорова была приветливой, общительной девушкой. Её любили за живой нрав, за готовность всегда поддержать весёлую затею, прийти на помощь подруге в любом деле. У неё никогда не было свободной минуты. Среди товарищей Тани были и влюблённые в неё, но Таня, с высоты своих восемнадцати лет, насмешливо относилась к проявлениям любви. Она была влюблена только в Москву, где родилась и провела всю свою жизнь. Она хорошо знала родную столицу и восторженно встречала каждый новый дом на её улицах, каждый новый цветник на бульварах и площадях.
Об авиации она мечтала с малых лет, и её мечта, как это всегда бывает в Советском Союзе, осуществилась. Вместе с пятью подругами Таня Егорова сдала сложные экзамены, прошла множество медицинских комиссий и, наконец, очутилась в светлых классах авиашколы. Учась на штурмана, она прокладывала на картах фантастические курсы, и земной шар уже казался ей не таким большим, а ощущение непреодолимости пространства быстро исчезало.
Война застала её на прогулке в Кунцево.
Школу пришлось кончать ускоренными темпами. Старые друзья сразу разлетелись в разные стороны. Одни ушли на фронт, другим пришлось ехать в далёкий тыл. Отец Тани выехал на Урал, где должен был наладить производство танков, и мать поехала с ним. Таня не часто заходила в свою опустевшую квартиру и всякий раз спешила поскорее уйти, вернуться в школу, в общежитие, где её ждали товарищи, работа.
Осенью сорок первого года её выпустили из школы в звании лейтенанта. Татьяна Егорова летала штурманом на больших воздушных кораблях. Над Кенигсбергом зенитный снаряд разбил хвост её самолёта. Пришлось выброситься с парашютом. Тяжело раненная, она попала в концентрационный лагерь.
За это время Таня очень изменилась. Стала мрачной, суровой, даже неприветливой. Стоически перенося каторжный режим концентрационного лагеря, она думала только об одном: как бежать.
Вскоре в лагере появилась Марийка Дорошенко, младший лейтенант медицинской службы. Она попала в плен, также будучи ранена в одном из окружений первого года войны. Таня Егорова быстро сдружилась с ней, и девушки почти три года провели вместе, мечтая о воле.
Они дважды бежали из лагеря. Их ловили и снова сажали за колючую проволоку. Во второй раз, уже во Франции, они два дня провели на свободе, и Таня попыталась сообщить о себе в Москву. Француз, скрывавший их, обещал всё сделать, но на другой день девушек поймали, и Таня не знала, долетела ли её весточка до Москвы.
После второго побега Марийку и Таню перевели в Дюбуа-Каре…
Таня неподвижно сидела на земле, женщины молчаливой толпой окружили её. По их измождённым, почерневшим лицам нельзя было ничего узнать. Они уже научились глубоко прятать свои чувства и знали цену каждого слова.
Исключением была, пожалуй, только Джен Кросби. Она ещё не ко всему привыкла в лагере. Джен смотрела на Таню, и ей очень хотелось подойти к ней, обнять, сказать какие-то ласковые слова. Но она не знала, как Таня воспримет это, и потому не решалась.
Джен Кросби всегда была очень сдержанной. Её мать, миссис Энн Кросби, с детства внушала ей, что сдержанность — высшее достоинство каждой девушки, тем более английской. Джен самой очень понравилось это умение сдерживать свои чувства, воспитанное столетиями.
Но здесь, в лагере, все жизненные правила Джен Кросби рушились. Она всё чаще ловила себя на мыслях и желаниях, несовместимых с твёрдыми законами довоенной жизни, могущих привести к необдуманным поступкам. Джен очень боялась этого и всё же чувствовала, что всё меньше и меньше владеет собой.
Она всё ещё думала над тем, как помочь Тане, что сказать ей, когда на плац выбежала Жанна Роже и, закрыв лицо руками, упала на землю.
— Негодяй! Проклятый негодяй, — простонала Жанна.
— Что случилось, Жанна? — тихо спросила Мария Стоянова, подходя к француженке.