Замогильные записки Пикквикского клуба
Шрифт:
— Оно, пожалуй, что это такъ, ддушка, только…
— Притомъ, любезный, это совсмъ другая статья, особый артикулъ, что называется, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ старшій, не обращая вниманія на возраженіе сына, — помнишь ли ты, другъ мой, что сказалъ въ суд одинъ адвокатъ, защищавшій джентльмена, который имлъ обыкновеніе подъ веселую руку колотить кочергой свою жену? — "Это, милостивые государи, — сказалъ онъ, — очень милая и оригинальная слабость, вполн достойная снисхожденія благомыслящихъ людей!" Вотъ это же самое я говорю относительно вдовицъ, да и самъ ты, любезный, будешь такъ же разсуждать, когда войдешь въ мои лта.
— Жаль, что я этого не зналъ! — сказалъ
М-ръ Уэллеръ старшій со всего размаха ударилъ по столу и продолжалъ энергическимъ тономъ:
— Жаль, что ты этого не зналъ! Еще бы! Это срамъ, мой другъ, просто срамъ! Уэллеръ поддался на обманъ! Уэллеръ попалъ на удочку явнаго мошенника! Да это, любезный, несмываемое пятно на нашемъ род! Знаю я одного прощалыгу, который проведетъ, надуетъ, подддюлитъ всхъ мошенниковъ на свт, a онъ еще совсмъ молодой человкъ и далеко не получилъ такого воспитанія, какъ ты. Затмъ ли я выгонялъ тебя на улицу и заставлялъ ночевать на мокрой земл; затмъ ли, другъ мой, Самми, чтобы ты сыгралъ изъ себя олуха въ обществ какого-нибудь сорванца?
И, въ припадк сердечной печали вызванной такими отчаянными размышленіями, Уэллеръ старшій неистово позвонилъ въ колокольчикъ и приказалъ подать новую бутылку шотландскаго пива.
— Однакожъ, нечего намъ съ тобою переливать изъ пустого въ порожнее, — сказалъ Самуэль, — что прошло, того не воротишь ни за какія блага, и стало быть, надобно безъ ропота сносить свою кручину. Я только-что начинаю свою жизнь, и ты знаешь, первую псенку зардвшись поютъ. Дай мн еще разъ наткнуться на этого прощалыгу, я раздлаюсь съ нимъ по-свойски.
— Надюсь, мой другъ, ты не посрамишь своего имени въ другой разъ — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, — твое здоровье, Самми! крпись, мужайся, преуспвай.
И въ честь этого примирительнаго тоста, старикъ нсколькими глотками втянулъ въ себя около трехъ четвертей вновь принесенной кружки. Остальное немедленно докончилъ залпомъ его возлюбленный сынъ.
— Теперь, другъ мой Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, вынимая изъ кармана серебряную луковицу, прикрпленную къ мдной цпи, — пора теперь заглянуть въ контору и посмотрть, какъ заряжаютъ карету; потому что, видишь ты, кареты вдь все то же, что ружья: ихъ надобно заряжать умючи, съ большою осторожностью, не торопясь и не хватаясь навзбалмошь, за что ни попало.
При этой замысловатой сентенціи родителя, м-ръ Уэллеръ младшій нжно улыбнулся сыновнею улыбкой. Почтенный родитель поправилъ шляпу, почесалъ переносье и продолжалъ торжественнымъ тономъ:
— Мы должны разстаться, другъ мой Самми, и никто въ мір не можетъ знать, когда еще мн придется увидть тебя въ другой разъ. Мачеха твоя, пожалуй, взбсится и прогонитъ меня съ глазъ долой или встртятся другія печальныя оказіи, прежде, чмъ ты получишь какую-нибудь всть о старик Уэллер, знаменитомъ кучер обширной столицы. Честь фамильнаго имени главнымъ образомъ зависитъ отъ тебя, любезный сынъ, и я надюсь, ты не ударишь лицомъ въ грязь. Относительно маловажныхъ случаевъ жизни распространяться я не стану, потому что вообще я полагаюсь на тебя, какъ на самого себя. Одинъ только совтъ я считаю нужнымъ дать теб, какъ отецъ и какъ истинный твой другъ и благодтель. Не женись никогда и помни мачеху.
При этихъ словахъ м-ръ Уэллеръ старшій еще разъ взглянулъ на своего сынка и, поворотившись къ нему спиною, немедленно исчезъ съ его глазъ.
Погруженный въ созерцательное настроеніе духа, м-ръ Уэллеръ, разставшись съ своимъ почтеннымъ родителемъ, направилъ свои шаги изъ гостиницы "Большого благо коня" къ церкви Клемента, стараясь разсять свою печаль прогулкой по уединеннымъ мстамъ, Долго блуждалъ онъ безъ всякой опредленной мысли, и, наконецъ, самъ не зная какъ, очутился на какомъ-то обширномъ двор, откуда можно было выбраться не иначе, какъ черезъ ту же самую калитку, въ которую онъ вошелъ. Уже онъ поворотилъ назадъ, какъ вдругъ вниманіе его было привлечено внезапнымъ явленіемъ, приковавшимъ его ноги къ одной точк обширнаго двора. Мы считаемъ необходимымъ объяснить сущность этого явленія.
М-ръ Самуэль Уэллеръ глазлъ, отъ нечего длать, на старинныя кирпичныя зданія, бросая по временамъ пытливый взглядъ на хорошенькую двушку-служанку, сидвшую въ спальн y открытаго окна, полузавшеннаго сторой. Вдругъ отворилась зеленая калитка сада, разведеннаго въ конц двора, и человкъ, вышедшій оттуда, тщательно затворилъ калитку за собою и круто поворотилъ къ тому самому мсту, гд стоялъ м-ръ Уэллеръ.
Само собою разумется, что этотъ изолированный фактъ, разсматриваемый самъ по себ, безъ всякаго отношенія къ другимъ соприкосновеннымъ обстоятельствамъ, не представляетъ ничего удивительнаго: во всхъ частяхъ свта, люди могутъ выходить изъ сада, затворять за собою зеленыя калитки и даже круто поворачивать, куда и какъ имъ угодно, не обращая на себя ни малйшаго вниманія постороннихъ лицъ. Ясно, стало быть, что м-ръ Уэллеръ замтилъ что-нибудь особенное въ манерахъ, осанк и личности незнакомца, вышедшаго изъ сада. То ли, другое ли, пусть читатель судитъ самъ, какъ скоро мы разскажемъ ему о поведеніи особы, о которой идетъ рчь.
Мы уже докладывали, въ какую сторону незнакомецъ направилъ свои быстрые шаги; но лишь только онъ увидлъ м-ра Уэллера, въ осанк и походк его произошла очевидная перемна. Онъ подпрыгнулъ, пріостановился, сдлалъ опять шага два впередъ и, повидимому, оставался въ нершимости недоумвая, куда направить дальнйшій путь. Такъ какъ позади зеленая калитка была уже заперта, a впереди былъ только одинъ исходъ, то онъ очень скоро понялъ, что ему неизбжно пройти мимо м-ра Уэллера. Сдлавъ такой разсчетъ, онъ пошелъ опять быстрыми шагами, глазя смло на окружающіе предметы. Вдругъ онъ скорчилъ свое лицо наистрашнйшимъ образомъ и принялся выдлывать самыя изумительныя гримасы, какія когда-либо видлъ смертный. Въ одну минуту физіономія его измнилась совершеннйшимъ образомъ, какъ, можетъ быть, ни одинъ ваятель не въ состояніи измнить своимъ рзцомъ первоначальную форму мрамора или гипса.
— Вотъ чудеса-то! — говорилъ м-ръ Уэллеръ самому себ, по мр приближенія незнакомца, — a я готовъ былъ биться объ закладъ, что это онъ.
Корчи на лиц незнакомца сдлались еще страшне.
— Его волосы и его ливрея, готовъ присягнуть, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — только въ жизни не видалъ я такой страшной рожи.
Между тмъ какъ м-ръ Уэллеръ произносилъ эти слова, черты незнакомца искривились и съежились такъ, что, повидимому, онъ чувствовалъ невыразимую боль. При всемъ томъ, когда онъ поровнялся съ м-ромъ Уэллеромъ, испытующій взглядъ этого джентльмена открылъ въ немъ такіе признаки, которые несомннно могли принадлежать одному только м-ру Іову Троттеру.
— Эй вы, любезнйшій! — закричалъ м-ръ Уэллеръ.
Незнакомецъ остановился.
— Эй куманекъ! — повторилъ Самуэль.
Незнакомецъ, скорчившій рожу, смотрлъ съ величайшимъ изумленіемъ на дворъ, на стны и окна зданій, смотрлъ всюду, не глядя лишь на м-ра Уэллера, который между тмъ не замедлилъ развлечь его вниманіе вторымъ боле громкимъ окрикомъ:
— Эй, голубчикъ!
Теперь ужъ было слишкомъ ясно, откуда шелъ этотъ громкій голосъ. Не думая и не надясь больше увернуться, незнакомецъ, сдлавшій еще нсколько шаговъ, принужденъ былъ взглянуть прямо въ лицо м-ра Уэллера.