Замогильные записки Пикквикского клуба
Шрифт:
— Прямо надъ вами, сэръ, гд вы изволите спать, — отвчалъ м-ръ Рокеръ. — Я провожу васъ, если хотите.
М-ръ Пикквикъ схватилъ шляпу и, не говоря ни слова, пошелъ за своимъ проводникомъ.
Тюремщикъ безмолвно продолжалъ свой путь и, наконецъ, остановившись передъ дверьми одной комнаты верхняго этажа, сдлалъ знакъ м-ру Пикквику, что онъ можетъ войти. То была огромная и печальная комната съ двумя дюжинами желзныхъ кроватей вдоль стнъ, и на одной изъ нихъ лежалъ человкъ, или, правильне, остовъ человка, исхудалый, блдный, страшный, какъ смерть. Онъ дышалъ съ величайшимъ трудомъ, и болзненные стоны вырывались изъ его груди. Подл этой постели сидлъ низенькій мужчина, съ грязнымъ передникомъ
Больной положилъ руку на плечо этого человка и просилъ его прекратить чтеніе. Тотъ закрылъ книгу и положилъ ее на постель.
— Открой окно, — сказалъ больной.
Окно открыли. Глухой шумъ экипажей, стукъ и дребезжанье колесъ, смшанный гулъ кучеровъ и мальчишекъ — вс эти звуки многочисленной толпы, преданной своимъ ежедневнымъ занятіямъ, быстро прихлынули въ комнату и слились въ одинъ общій рокотъ. По временамъ громкій крикъ праздной толпы превращался въ неистовый хохотъ, и тутъ же слышался отрывокъ изъ псни какого-нибудь кутилы, возвращавшагося изъ таверны, — сцены обыкновенныя на поверхности волнующагося моря человческой жизни. Грустно и тошно становится на душ, когда вы разсматриваете ихъ при своемъ нормальномъ состояніи души и тла: какое же впечатлніе должны были произвести звуки на человка, стоявшаго одною ногою на краю могилы!
— Нтъ здсь воздуха, — сказалъ больной слабымъ и едва слышнымъ голосомъ. — Здоровъ онъ и свжъ на чистомъ пол, гд, бывало, гулялъ я въ свои цвтущіе годы; но жарокъ онъ, душенъ и спертъ въ этихъ стнахъ. Я не могу дышать имъ.
— Мы дышали имъ вмст, старый товарищъ, много лтъ и много зимъ, — сказалъ старикъ. — Успокойся, мой другъ.
Наступило кратковременное молчаніе, и этимъ временемъ м-ръ Пикквикъ подошелъ къ постели въ сопровожденіи м-ра Рокера. Больной притянулъ къ себ руку своего стараго товарища и дружески началъ пожимать ее своими руками.
— Я надюсь, — говорилъ онъ, задыхаясь, такимъ слабымъ голосомъ, что предстоящіе слушатели должны были склонить свои головы надъ его изголовьемъ, чтобы уловить неясные звуки, исходившіе изъ этихъ холодныхъ и посинлыхъ губъ, — надюсь, милосердный Судья отпуститъ мн мои прегршенія, содянныя на земл. Двадцать лтъ, любезный другъ, двадцать лтъ страдалъ я. Сердце мое разрывалось на части, когда умиралъ единственный сынъ мой: я не могъ благословить его и прижать на прощаньи къ своему родительскому сердцу. Страшно, охъ, страшно было мое одиночество въ этомъ мст. Милосердный Господь проститъ меня. Онъ видлъ здсь на земл мою медленную и тяжкую смерть.
Наконецъ, больной скрестилъ свои руки и старался произнести еще какіе-то звуки; но уже никто боле не могъ разгадать ихъ смысла. Затмъ онъ уснулъ, и отрадная улыбка появилась на его устахъ.
Зрители переглянулись. Тюремщикъ склонилъ свою голову надъ изголовьемъ и быстро отступилъ назадъ.
— Вотъ онъ и освободился, господа! — сказалъ м-ръ Рокеръ.
Освободился… да: но и при жизни онъ такъ былъ похожъ на мертвеца, что нельзя наврное сказать, когда онъ умеръ.
Глава XLV. Трогательное свиданіе между Самуэлемъ Уэллеромъ и его семействомъ. Мистеръ Пикквикъ совершаетъ миньятюрное путешествіе въ сфер обитаемаго имъ міра и ршается на будущее время прекратить съ нимъ всякія сношенія
Черезъ нсколько дней посл своего добровольнаго заточенія, м-ръ Самуэль Уэллеръ, убравъ съ возможнымъ комфортомъ комнату своего господина и усадивъ его за книгами и бумагами, удалился на тюремный дворъ, чтобы провести часокъ-другой-третій въ такихъ удовольствіяхъ, какія только могли быть возможны въ этомъ мст. Было превосходное утро, и м-ръ Уэллеръ разсчиталъ весьма основательно, что, при настоящихъ обстоятельствахъ, ничего не могло быть отрадне, какъ пить портеръ на открытомъ воздух, при яркомъ блеск солнечныхъ лучей.
Приведенный къ этому счастливому умозаключенію, Самуэль отправился въ буфетъ, взялъ кружку пива, выхлопоталъ листокъ газеты за прошлую недлю, вышелъ на тюремный дворъ и, усвшись на скамейк, предался своимъ наслажденіямъ методически и систематически, какъ практическій философъ, понимающій цну жизни.
Прежде всего онъ выпилъ глотокъ пива, потомъ взглянулъ на окно и бросилъ платоническую улыбку на молодую леди, чистившую картофель. Затмъ онъ развернулъ газету и старался уложить ее такимъ образомъ, чтобы выставить наружу отдлъ полицейскихъ извстій, и такъ какъ при этой операціи встртились довольно значительныя затрудненія со стороны сильныхъ дуновеній втра, то м-ръ Уэллеръ проглотилъ еще одинъ глотокъ крпительнаго напитка. Затмъ онъ прочиталъ ровно дв строки изъ газетнаго листка и пріостановился для того собственно, чтобы полюбоваться на двухъ молодцовъ, игравшихъ на площадк въ мячъ. Когда первая партія этой игры приведена была къ окончанію, м-ръ Уэллеръ провозгласилъ: "очень хорошо"! одобрительнымъ и поощрительнымъ тономъ и окинулъ торжественнымъ взоромъ всхъ зрителей, желая удостовриться, согласны-ли они были съ его мнніемъ насчетъ искусства забавляющихся джентльменовъ. При этой эволюціи еще разъ встртилась необходимость возвести глаза на окна, и такъ какъ молодая леди по-прежнему продолжала сидть на своемъ мст за картофельной шелухой, то ужъ изъ одной учтивости надлежало подмигнуть ей и выпить въ честь ея другой глотокъ пива, что и выполнено было съ отмнною вжливостью учтиваго кавалера. Затмъ, бросивъ сердитый взглядъ на одного мальчишку, имвшаго нескромность слдить за всми этими движеніями, Самуэль перебросилъ одну ногу на другую и, взявшись за газету обими руками, принялся читать весьма внимательно и серьезно.
Едва только углубился онъ въ это многотрудное занятіе, какъ ему показалось, будто кто-то вдали произнесъ его собственное имя. И онъ не ошибся: фамилія Уэллера быстро переходила изъ устъ въ уста, и въ нсколько секундъ весь воздухъ огласился этимъ громогласнымъ звукомъ.
— Здсь! — проревлъ Самуэль богатырскимъ голосомъ. — Что тамъ такое? Кому его надобно? Кто спрашиваетъ м-ра Уэллера? Не пришла-ли эстафета съ извстіемъ, что загорлся его загородный палаццо?
— Кто-то васъ спрашиваетъ въ галлере,- сказалъ человкъ, стоявшій подл.
— A вотъ, присмотрите-ка, любезный, за этой бумагой и пивцомъ, слышите? — сказалъ Самуэль. — Я пойду. Какого они шума надлали!
Сопровождая эти слова легкимъ ударомъ по голов вышеозначеннаго молодого человка, продолжавшаго безсознательно визжать изо всей силы: «Уэллеръ», Самуэль быстро перебжалъ черезъ дворъ и углубился въ галлерею. Первымъ предметомъ, обратившимъ на себя его вниманіе, былъ его собственный возлюбленный родитель, сидвшій со шляпой въ рукахъ на нижней ступени лстницы и продолжавшій съ минуты на минуту кричать густымъ и громкимъ басомъ: "Уэллеръ! Уэллеръ!"
— Что ты ревешь? — сказалъ Самуэль, когда родитель его еще разъ собрался повторить съ особенной энергіей это знаменитое имя. — Вдь этакъ, чего добраго, ты лопнешь отъ надсады. Ну, чего теб надобно?
— Эгой! — забасилъ старый джентльменъ. — А я ужъ думалъ, другъ мой Самми, что нелегкая унесла тебя гулять въ Регентовскій паркъ.
— Полно, полно, — сказалъ Самуэль: нечего тутъ издваться и подтрунивать надъ несчастной жертвой барышничества и скупости. Что ты сидишь здсь, выпучивъ глаза? Я вдь не тутъ квартирую.