Замогильные записки Пикквикского клуба

Диккенс Чарльз

— Ну, братъ, Самми, если бы ты зналъ, какую потху я состряпалъ для тебя, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій.

— Погоди на минуточку, — сказалъ Самуэль: — ты весь выблился, какъ алебастръ.

— Ну, оботри меня, мой другъ, хорошенько, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, когда сынъ принялся вытирать его спину. — Хорошо еще, что я не надлъ сюда праздничнаго платья, хотя бы для такого веселья не мшало…

Такъ какъ на этой фраз м-ръ Уэллеръ старшій обнаружилъ несомннные признаки наступающаго припадка судорожнаго хохота, то Самуэль принужденъ былъ остановить его.

— Да

угомонишься-ли ты, — воскликнулъ м-ръ Уэллеръ младшій. — Что это тебя такъ подмываетъ?

— Ахъ, Самми, другъ ты мой любезный, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, вытирая потъ съ своего лба, — мн, право, кажется, что на этихъ дняхъ меня хлопнетъ параличъ отъ этого старческаго припадка. Будь ты тутъ хоть каменная стна, a хохотъ все-таки проберетъ насквозь.

— Да что такое случилось? — сказалъ Самуэль. — Добьюсь-ли я, наконецъ, что y тебя засло въ голов?

— Угадай-ка, любезный, кто теперь пришелъ со мною? — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, отступая назадъ шага на два.

— Пелль? — сказалъ Самуэль.

М-ръ Уэллеръ отрицательно покачалъ головою, и красныя щеки его раздулись въ эту минуту страшнйшимъ образомъ отъ усилія подавить припадокъ судорожнаго хохота.

— Пестролицый джентльменъ, можетъ быть? — сказалъ Самуель.

М-ръ Уэллеръ еще разъ отрицательно тряхнулъ головой.

— Кто же? — спросилъ Самуэль.

— Мачиха твоя, Самми, мачиха!

Хорошо, что м-ръ Уэллеръ старшій произнесъ, наконецъ, этотъ отвтъ, иначе раздутыя щеки его неизбжно должны были бы лопнуть отъ неестественнаго напряженія.

— Мачиха твоя, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, — и съ нею красноносый другъ ея, жирный толстякъ, Самми. Го! го! го!

И съ этими звуками судорожный припадокъ стараго джентльмена обнаружился въ исполинскихъ размрахъ. Самуэль закинулъ руки назадъ и бросилъ теперь на своего родителя самодовольную улыбку.

— Они пришли поучить тебя малую толику, другъ мой Самми… предложить теб наставленія по нравственной части, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, вытирая свои глаза. — Смотри, братъ, ты не проболтайся насчетъ этого кредитора, что упряталъ тебя, Самми.

— A разв они ничего не знаютъ объ этомъ?

— Ничего, Самми, ничего.

— Гд они теперь?

— Въ покойчик, другъ мой, Самми, — отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій. — Попробуй-ка завести этого красноносаго пастыря въ такое мсто, гд нтъ крпительныхъ напитковъ: нтъ, Самми, не таковскій человкъ онъ, Самми. И ужъ если бы ты зналъ, какую уморительную поздку мы учинили сегодня поутру отъ нашего жилища! — продолжалъ м-ръ Уэллеръ, получившій, наконецъ, способность выражаться опредлительно и связно. — Я заложилъ старую пгашку въ тотъ маленькій кабріолетикъ, что достался намъ въ наслдство отъ перваго супружника твоей мачихи, и для пастыря было тутъ поставлено креслецо, чтобы, знаешь, сидть-то ему было повальяжне. Вотъ вдь что! И увряю тебя родительскимъ словомъ, другъ мой Самми, что къ подъзду нашего домика мы принуждены были поставить ручную лстницу, для того, видишь ты, чтобы пастырь взобрался по ней на свою сидйку въ кабріолет. Вотъ оно какъ.

— Полно, правду-ли говоришь ты, старичина? — возразилъ м-ръ Уэллеръ младшій.

— Будь я не я, если совралъ тутъ хоть на волосокъ, — отвчалъ старый джентльменъ. — И посмотрлъ бы ты, какъ онъ карабкался по этой лстниц, придерживаясь за нее обими руками! Можно было подумать, что онъ боялся разбиться въ милліонъ кусковъ, если бы шарахнулся съ этой высоты. Наконецъ, онъ вскарабкался съ грхомъ пополамъ, услся кое-какъ, и мы покатили. Только оно, знаешь ли, мн сдается, Самми… я говорю, мой другъ, мн сдается, что его порастрясло малую толику, особенно, когда мы эдакъ поворачивали гд-нибудь за уголъ.

— Ты вдь, я думаю, нарочно старался задвать колесомъ за тумбы: отъ тебя вдь это станется, ддушка, — замтилъ Самуэль.

— Да-таки нешто, ужъ если признаться по совсти, раза три-четыре я повертывалъ и зацплялъ такимъ манеромъ, что этотъ пастырь чуть не перекувырнулся на мостовую. Это было ненарокомъ, т. е. невзначай, другъ мой любезный.

Здсь старый джентльменъ принялся раскачивать головой съ боку-на-бокъ, и щеки его раздулись до невроятной степени. Эти зловщіе признаки не на шутку встревожили его возлюбленнаго сына.

— Не бойся, Самуэль, другъ любезный, — сказалъ старикъ, когда онъ, наконецъ, посл многихъ судорожныхъ потрясеній, получилъ опять способность говорить. — Мн только хочется добиться до того, чтобы этакъ можно было посмяться втихомолку, не безпокоя добрыхъ людей.

— Нтъ ужъ, я бы лучше совтовалъ теб не доходить до этого искусства, — возразилъ Самуэль. — Штука будетъ опасная.

— Разв это нехорошо, Самми?

— Совсмъ нехорошо.

— Жаль, очень жаль. Если бы удалось мн со временемъ навостриться въ этомъ художеств, такъ мачиха твоя, авось, перестала бы тазать меня за нескромную поведенцію, и въ дом моемъ, авось, водворилась бы супружеская тишина. Но, кажется, ты говоришь правду, Самуэль: этимъ способомъ немудрено ухойдакать себя до того, что будешь, пожалуй, на одинъ только волосокъ отъ паралича. Спасибо теб, сынокъ.

Разговаривая такимъ образомъ, отецъ и сынъ подошли наконецъ къ покойчику, т. е. къ комнат подл буфета. М-ръ Уэллеръ младшій отворилъ дверь, они вошли.

— Здравствуйте, маменька! — сказалъ Самуэль, учтиво привтствуя эту леди. — Какъ ваше здоровье, господинъ пастырь?

— О, Самуэль! — воскликнула м-съ Уэллеръ. — Это ужасно.

— Помилуйте, сударыня, вовсе не ужасно. Вдь это пастырь?

М-ръ Стиджинсъ поднялъ руки къ потолку, заморгалъ глазами, но не произнесъ ничего въ отвтъ.

— Вы, милый джентльменъ, не больны ли? — спросилъ Самуэль, обращаясь къ м-ру Стиджинсу.

— Онъ страдаетъ душою, a не тломъ, Самуэль; страдаетъ оттого, что видитъ тебя въ этомъ мст,- отвчала м-съ Уэллеръ.

— А! Такъ вотъ что! — сказалъ Самуэль. — Мн, однакожъ, казалось, что онъ забылъ посыпать солью бифстекъ, который лъ въ послдній разъ.

— Молодой человкъ, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ напыщеннымъ тономъ:- я боюсь, что сердце ваше не смягчилось въ этомъ заточеніи.

— Прошу извинить, сэръ: не угодно-ли вамъ пояснить, что вы изволили замтить?