Замыкание

Лесунова Валентина

Во времена, когда я жила в центре, в деревянном домишке на улице Максима Горького, Яша засиживался у меня допоздна, я потом переживала, благополучно ли добрался до дома. Город ночью вымирал. Учреждения, их потом стали называть офисами, работали до шести вечера, магазины закрывались на час - два позже.

Кофеен еще не настроили, только на окраинах, подальше от всевидящего ока власти, росли как грибы после дождя забегаловки с громкими названиями для братков, типа: ресторан "Седьмое небо".

Соня тоже была согласна:

кто спорит, нужно встречаться, и не только в рабочее время.

– Идешь по темным улицам, как будто комендантский час, - возмущался Григорий.

– Сколько помню, так было всегда, - напомнила Соня.

– Раньше не стреляли на улицах.

У художников руки расположены как надо, вскоре домик заиграл яркими красками, чистыми окнами, солидной дубовой дверью с начищенной медной ручкой и фонарями под старину, освещающими вывеску на уровне второго этажа.

Вывеска - на любителя. Крупные буквы: "ВОТАХУ" расшифровывались ниже мелким шрифтом: "Вольная таверна художников".

Название и его сокращенный вариант вызвали у Софьи протест. Набор слов, грамматически правильно расположенных, не отражает сути, ведь таверна предполагает, прежде всего, застолье. "Вотаху" вызывает желание приписать еще одну букву. Видимо, художники учли и поэтому вывеску повесили так высоко. Но если сильно захотеть, то высота не препятствие.

Зато на ветру приветливо колыхалось оранжевое полотно, протянутое между столбами у входа, и приглашало на выставку современного искусства. Вход бесплатный.

Григорий чувствовал картины, и это помогало ему. Я похвалила его чутье, он вдруг не согласился: " Чувствам не следует доверять, нужно иметь ясный и внимательный ум и уметь анализировать. И делать это легко, играючи. Тугодумом я никогда не был".

Соня иронически посмотрела на него:

– Скорость ума? Откуда она берется? От удара по голове?

– Да, именно, все зависит от первотолчка, - засмеялся он.

– В случае с тобой возможен черт.

Я не сразу поняла, что она сказала, а когда поняла, ужаснулась, "Фауста" в переводе Пастернака читала и не один раз.

Внешне он хорош: спортивная фигура, достаточно высокий, но не выше Яши, - темноволосый, темноглазый, взгляд в упор как выстрел. Иногда заметна легкая косинка. Если бы надо изобразить черта, я бы попросила его позировать.

Он долго рассматривал мои картины, сказал, что понравились, но не уверен, что их можно дорого продать. Кое-что хотел бы приобрести для себя. И показал, кто бы сомневался, на портрет Сони в красно-пурпурных тонах. Она просила зелени, хотя бы веточку, хотя бы голубое пятно, но я не согласилась: темно-пурпурный фон, темно-красные блики глаз и волос и темное лицо. Старалась, чтобы не вышла какашка. Неспокойный портрет. Яше понравился. Соня тоже похвалила, но себя не узнала.

Григорий отметил, что я уловила ее взрывной темперамент, горячую кровь, пылающее сердце. Пусть так.

Дура набитая

Григорий

вернулся из Москвы и организовал первую свободную выставку художников. И снова увлекся ею. Она была рада, но чувствовала зыбкость их отношений, как дом на песке, топь под ногами. Нет, конечно, не обманывал, потому что ничего не обещал. Он говорил о любви, ее не было ни во взгляде, ни в голосе, и она не хотела больше обманывать себя. Он придирался по пустякам, она не прощала.

"Частности мелом отмечать - дело портных...
– всплывали стихи Марины Цветаевой: Любовь связь, а не сыск. Разве любовь делит на части".

Он злился: "Опять Цветаева. Она для тебя как уголовный кодекс, по какой статье судить менябудешь?". Это было тогда, когда она прочитала ему в лицо: "Вместо черт - белый провал. Без примет. Белым пробелом весь. Ты как бельмо на моем глазу". Ссора произошла после очередной попытки гармонизировать отношения. Он ведь сам предложил поискать эту гармонию. Поискали, не нашли, - поссорились, разбежались.

На открытие выставки Григорий ее не пригласил. Понятно, его сопровождала новая пассия. Почему-то Софья была уверена, что отличие от нее - блондинка.

Душевная рана после расставания с ним еще кровоточила, хотя понимала, что он еще вернется к ней, так было, так будет и впредь: долгоиграющая связь с замужней женщиной.

Выставку посмотреть хотелось, но все не решалась. От Мары узнала, что его в городе нет, пригласили в Москву на какое-то мероприятие, художники беспокоятся, как бы ни переманили.

Она редко совершала прогулки, поэтому с удовольствием прошлась две трамвайные остановки, несмотря на холод и ветер в лицо. Зато когда открыла дубовую дверь, и, перешагнув порог, попала в полутемный вестибюль, заваленный щитами, обрадовалась теплу.

Присмотрелась и увидела коридор, но не знала, куда идти: налево или направо.

Откуда-то, близко, донесся женский голос:

– Как не понять. Сначала чириканье птиц, чик-чирик, рык хищников, потом вычленялись отдельные звуки, одни мирные, птичьи, не опасные для человека, другие угрожающие. Догадайтесь, какие, правильно, шипящие, змеиные, - тоже женский приятный голос перебил ее: "Мой котик тоже шипеть умеет", - Да, хорошо, и мы с тобой умеем. Потом уже появились слова и потом уже музыка.

Софья двинулась на голос и увидела свет и открытую дверь. Тесное помещение было занято квадратным столом, два на два метра, не меньше, если не больше, - с обильной едой и посудой.

На длинной лавке, вернее, на доске, положенной на два табурета, ближе к входу сидела круглолицая женщина с конским хвостом из черных волос на жирной спине. Щеки - два густо красных яблока - создавали образ хлебосольной купчихи. За ее мощным торсом пряталась блондинка - точная копия Мэрилин Монро.

Сердечная мышца остановилась, будто запнулась, и часто-часто завибрировала, - она, та самая, соперница, с которой теперь спит Григорий.