Замыкание
Шрифт:
– Хочешь послушать стихи?
– обратилась к ней Вика, откусила пирожок и стала жевать, - Известный поэт читает, - она назвала фамилию, но невнятно, Софья не уловила.
Она поднялась на второй этаж и вошла в зал. На фоне темного окна стоял пожилой мужчина и читал стихи, держа в руке на отлете листы бумаги. Его слушали несколько человек. Софья присоединилась к ним и приготовилась слушать, но вдруг почувствовала чей-то взгляд. Кто-то смотрел откуда-то сбоку, чуть сзади, она оглянулась, за ней стояли двое мужчин немолодого возраста и внимательно слушали поэта. На нее не посмотрели.
Она заволновалась,
Она наклонилась и прочитала: "Дура набитая". Кровь прилила к щекам, как пощечина.
Оглянулась, не видит ли кто ее конфуза. Нет, все внимательно слушали поэта. Попыталась успокоить себя, ведь это картина так называется, пионерка с рукой в салюте, с идиотским выражением лица и есть безнадежная дура. Но конфуз не проходил, на ватных ногах она спустилась вниз, из комнаты доносился голос Вики о первобытном периоде : "Женщины сидели в пещерах, а мужчины"... но Софья не услышала, что делали мужчины, потому что закрыла за собой дубовую дверь в вотаху и направилась на остановку в сторону дома.
Цвет жизни
В ящике, куда Софья складывала школьные журналы, недавно обнаружились старые альбомы с аппликациями и акварелью. Яков подсунул, больше некому.
– Это тут зачем?
– спросила она.
– Напомнить, как странно повлиял на тебя семинар Шорохова.
Она перебирала картонки с хаотично наклеенными кусочками зеленой бумаги: прямоугольники, треугольники, многогранники, неровные круги и эллипсы.
Периодом зеленого на зеленом называл Яков ее вдруг вспыхнувшее увлечение. А ведь всего лишь хотела сменить профессию и попробовать себя в живописи или заняться интерьерами.
– Выбросить надо, а ты хранишь, - она была недовольна.
– Пусть лежит - память о странном времени. Как ты смогла выдержать все, что происходило тогда в школе, я не представляю.
– Ты ведь сам не советовал мне уходить.
– Жалеешь теперь?
– он внимательно посмотрел на нее, - Я считал, что ты так эмоционально разгружалась. Я иногда полочки выстругивал и даже вешал на стену. Так сказать, тяга к рукоделию.
Ему нравилось, когда она бралась за иголку, что бывало редко, но надо, пуговицы сами по себе не пришиваются. Тяги к рукоделиям, как у сестры, у нее не было. Научилась в замужестве, иначе не прожить при тотальном дефиците, даже сходила раз в платный кружок вязания. Руководительница увидела, как она держит спицы, и вернула деньги, некогда возиться с неумехой. Научила преподавательница математики, объясняя спокойным, ровным голосом. Дело пошло, и Маша с Мишей носили связанные ею шерстяные свитера и шапки.
Желание что-то делать своими руками вспыхивало неожиданно
Увлечение аппликациями было попыткой сменить работу. Возраст всего лишь приближался к тридцати. Образно говоря, она хотела спрыгнуть с корабля образования в океан искусства, но не получилось, потому что использовала тактику постепенного перехода, что не оправдало себя даже в борьбе с курением.
Зеленый цвет - ее любимый. Она спрашивала брата, еще школьника: "Почему на твоих картинах так мало цвета молодости и надежды?" "Для некоторых - тоска зеленая, - отвечал он. В пейзажах обходился серым, черным, желтым, оттенками синего.
"Ты же художник, как можно зеленый игнорировать?" - не отставала она. "Нет, почему, я все цвета принимаю, но если приглядеться, зелени как таковой в чистом виде в природе нет. Как если всматриваться в молодость и надежду, то обнаружится глупость и страхи. Помнишь зеленые стены - в школьном туалете?"
Да, этим цветом в школе перекормили.
В его картинах школьного периода преобладал голубой фон неба. После смерти сестры сменился тревожными: синим, фиолетовым, лиловым, а в изломанных фигурах не было спасения.
Он не упрекал Софью, да и в чем ее можно упрекнуть? В том, что она спаслась, а сестра - нет?
Молчаливый брат, страшившийся кого-то обидеть, только однажды решился: "Вы были вместе, и ты ее не спасла".
Упрек брата мучил ее, она страдала. Но когда стала работать в школе, все впопыхах, хваталась за много дел, не могла ничего договорить, додумать, чувства будто заморозились.
Время было такое, заполошное. А его назвали застоем.
Когда она пришла в седьмой класс вместо ушедшей в декрет учительницы, за первой партой увидела девочку с зеленым бантом в рыжеватой косе и в зеленой вязаной кофте. В школе было плохое отопление, и детям разрешались теплые свитера и кофты. И еще у нее была зеленая ручка. Все дети предпочитали красные и желтые ручки, некоторые - синие, только у нее - зеленая.
Она вела урок и не могла отвести взгляда от нее, - девочка сначала дергалась, боялась, что вызовут к доске, но потом привыкла и уже не обращала внимания.
После осенних каникул Софья уже чувствовала усталость. Голос изменился, стал тихим и скрипучим, как рассохшаяся дверца шкафа, - появились жалобные ноты, - и она ничего не могла поделать. Школьники на уроках шумели, только некоторые хорошисты делали вид, что слушают биографию великого русского писателя. Все биографии для учебников писались по одному трафарету.
Дома скрипели двери в предчувствии морозов. Зимы, долгой и холодной, какие бывают на Урале, - не хотелось. Семинар не давал покоя. Она все пытала Якова, хотела понять суть разногласий. Что-то надо было для себя понять, спасительное, иначе все плохо кончится. Она ведь не выдуманный герой, который обязан преодолевать неблагоприятные обстоятельства, именно в преодолении проявлять героические качества. Но она не подписывалась в героини. Всего лишь учила правилам русского языка, надеялась на серьезную реформу и ждала, когда разрешат средний род для кофе.