Замыкание
Шрифт:
Женился на "духовно близком человеке". Как можно так говорить о женщине.
Вечер был неспокойный, жаль, нет телевизора и нечем заглушить Любин визг за стеной. Мишин голос срывался на крик, и наступала тишина. Еле слышный шелест, непонятно, мужской или женский, тихий диалог, речитатив, снова всплеск, как казалось, взаимной ненависти. Но Софья не боялась, ведь спорили о Блоке.
Какие они еще дети, - думала она, - жестокие дети, никого, и себя в том числе, не жалеют.
В университете преподавательница литературы акцентировала на том, что Блок был мистиком. В дореволюционные лихолетья яркая, красочная мистика скрашивала
Утром разбудил стук в дверь.
– Войдите, - разрешила она.
На пороге стояла Люба в длинной блеклой юбке и майке, тоже блеклой.
– Доброе утро. Миша ушел по делам. Как вы чувствуете себя? На улице такая жара, и здоровые не выдерживают.
Она как-то незаметно продвинулась и села на край дивана. Софья подвинулась и предложила сесть рядом.
Так близко еще не видела невестку. Вблизи ее внешность выигрывала, даже хороша: ровная бледность лица, глаза запавшие, но сегодня блестят, на тонких губах помада. Волосы, она их распустила, оказались густыми с рыжеватым натуральным оттенком. Худоба не болезненная, есть и грудь, и талия, и крутая линия бедер. Подавать себя не умеет, а так все на месте.
Люба почувствовала изучающий взгляд, попыталась встать, Софья придержала ее за руку.
– Мне тут так одиноко, пока лето - хожу на море, но зимой будет тоскливо. Ты раньше, до Миши, была замужем?
– неожиданно спросила она.
– Нет, - Люба удивленно подняла брови, - нет, ни разу, - она затрясла головой, - Мне хорошо было с родителями, когда папа был живой, я не рвалась замуж. Конечно, у меня были увлечения, - она помолчала, - одно, была любовь, но я ведь не молоденькая вышла замуж за Мишу.
– Да, да, все правильно, это хорошо. Он был поэтом?
– Почему? Нет, - она смутилась.
– Любовь - это всегда хорошо, украшает жизнь, в старости приятно будет вспомнить.
– У меня есть брат, он старше на двадцать лет, мы с ним никогда не дружили. Когда я родилась, он женился и ушел жить к жене. Учиться не хотел, папа был недоволен.
– Разница в двадцать лет как разные эпохи, мир меняется быстро.
– Я пыталась найти с ним общий язык, когда умерла его жена. Нам с мамой нужна была его помощь, но он отказался. Нет, прямо не говорил, но когда я приходила к нему, нес такую чушь, - она помолчала и добавила: - Мы с ним разные.
– Он стихи пишет?
– Что? Нет. Он неверующий, мечтает вернуться в Советский Союз.
– Да, я знаю таких, все ищут потерянный рай.
– Занялся нашей родословной, нашел, что мы прямые потомки того самого Дмитрия Ивановича Менделеева. Нашего папу звали Дмитрий Иванович, по матери он Корнилов. Фамилия от Корнильевой, матери Менделеева, через мужчин дошла до бабушки.
– Имя неважно, фамилия важнее.
– Не скажите. По папиной линии мальчиков называли Иванами и Дмитриями. Мой брат, как и папа, Дмитрий, мама не захотела его Иваном назвать. Фамилия не Корнильевы, а Корниловы, понятно почему: после революции нельзя было носить фамилию старинного рода сибирских купцов. Могли без суда и следствия повесить на фонарном столбе. Мы же прямые потомки, могли быть Менделеевыми. Но с такой фамилией в Советское время жить было бы трудно.
– Почему? Таблицу Менделеева никто не отменял.
– Ой, там все сложно, ведь еще есть другие претенденты, лучше не связываться, лучше тихо сидеть и не высовываться. Слишком много претендентов на наследство.
– Какое наследство у Менделеевых?
– Не скажите, Любовь
– Любовь Дмитриевна? Ведь ты тоже Любовь Дмитриевна.
– Получается так.
Софье не нравился разговор, никакой логики, ее подташнивало, кружилась голова. Но не хотелось, чтобы Люба уходила, и она попросила:
– Расскажи о своих родителях, какие они были?
– Папу помню старым, он все дремал в кресле на балконе. Я даже помню его свитер, в желтых и коричневых полосах, мама связала. Ни за что не соглашался на новый, хотя мама ругалась, что подумают соседи, ходишь с рваными локтями. У папы была большая голова и нос с горбинкой, брат все хотел отыскать родственников с Кавказа, может, и нашел. Я помню у папы белоснежные, легкие как пух волосы, у младенцев такие. Так ведь он и был младенец, почти слепой и глухой, но глухота избирательная: не слышал маму, я разговаривала с ним, не напрягаясь. Хотел, чтобы я училась, говорил, когда выйдешь замуж за недоумка, учиться будет некогда. Представляете? Мне нравилось его слушать, и я любила гулять с ним по сосновому леску недалеко от дома. Сосны посадили солдаты воинской части еще до моего рождения. Но сейчас там высокие заборы, а лесок вырубили, одни пеньки торчат. Ни взрослых, ни детей, - мертвый город.
– Да, я заметила, контраст нищеты и роскоши в городе угнетает.
– Вы знаете, я ведь посещала психологические тренинги, Миша не знает, для него это сатанинское занятие, - сказала Люба.
– Я тоже их посещала, нас, учителей, даже обязывали.
– Мише разве объяснишь. Ой, заболталась, столько дел, - она резко поднялась и ушла.
Идти на пляж уже поздно, солнце в зените, решила записаться в библиотеку по загранпаспорту, давно хотела.
Библиотека недалеко, в полуподвале одной из пятиэтажек, ряд этих хрущевок перпендикулярен дороге. На доме у самой дороги висела яркая вывеска: "Клуб "Романтики", в подвале следующего дома оказалось пивное заведение "Ассоль", ощущался сильный запах алкоголя. Наконец, пройдя почту и обувную мастерскую, нашла вывеску: "Бiблiотека". Спустилась вниз: в сумеречном помещении с запахом сырости, на фоне стеллажей с книгами, в сарафане с обнаженными плечами и в пляжной обуви, стояла молодая черноволосая женщина с губами вамп, усиливающими бледность и худобу лица. Она эмоционально повествовала белокожей и беловолосой толстухе, обтянутой синтетикой в мелкую полоску, в изящных Золушкиных туфельках на тонюсеньких каблучках. Черноволосая возмущалась зарплатой: кто за такие гроши херачиться будет кроме нее, дуры. Ведь говорила мать, выходить замуж за плавающего в загранку, нет же, наслушалась, что и в городе можно хорошо зарабатывать. Только на стройке, но у него высшее образование, он не пойдет. Там, где можно что-то взять, вор на воре сидит. А тут что взять? Она махнула рукой в сторону стеллажей с книгами.
Толстуха в неустойчивых туфельках держалась прочно благодаря весу. Пусть пол провалится, она не сдвинется с места.
Софья терпеливо ждала, когда обратят на нее внимание, но разговор затянулся, теперь хотела высказаться толстуха: деньги что, если он все пропивает, и загранка не поможет.
Худая начала повторять монолог, но увидела Софью и раздраженно спросила "Что вы хотите?"
Софья постаралась как можно приветливее объяснить, что хотела бы записаться, но зачем-то стала рассказывать, что вот, переехала сюда, сама учительница литературы, естественно, русской, специально подчеркнула, знала, что украинцев в этом украинском городе не любят.