Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

Мне имя присвоил бесстрастный закон — Я пользуюсь им с тех пор, И правом таким на него облечен, Что славу к нему приведу на поклон Иль навлеку позор. «Он — Роберт!» — родители поняли вмиг, Вглядевшись в черты лица, А «Грейвз» — средь фамильных реликвий иных Досталось в наследство мне от родных Со стороны отца. «Ты Роберт Грейвз, — повторял мне отец, — (Как пишется — не забудь!), Ведь имя — поступков твоих образец, И с каждым — честный он или подлец — Безукоризнен будь». Хотя мое Я незаконно со мной, Готовое мне служить, Какой мне его закрепить ценой? Ведь ясно, что Я сгнию под землей, А Роберту Грейвзу жить. Отвергнуть его я никак не могу, Я

с ним, как двойник, возник. Как личность, я звуков набор берегу, И кажется, держит меня в долгу Запись метрических книг. Имя спешу я направить вперед, Как моего посла, Который мне кров надежный найдет, Который и хлеб добудет и мед Для моего стола. И все же, поймите, я вовсе не он Ни плотью моей, ни умом, Ведь имя не знает, кто им наречен… В мире людей я гадать обречен И о себе и о нем.

УТРАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Перевод Г. Симановича

От горя стал всевидящ он И тайне роста причащен Травы и листьев; между делом Глядит на мир сквозь монолит Иль наблюдает, как летит Душа, расставшаяся с телом. Ты не сказал — уж слышит он, К нему — всех звуков вереницы. Другим невнятный, писк мокрицы В его ушах рождает звон. Поверите ль, он даже слышит, Как травы пьют, личинки дышат, Как моль, зубами скрежеща, Сверлит материю плаща, Как муравьи, стеная тяжко, В гигантской движутся упряжке; Скрипят их жилы, каплет пот; Он слышит, как паук прядет, Как в этой пряже мухи тонут, Бормочут, стонут… Стал острым слух его и взор. Он бог. А может быть, он вор В бессонном, суетном стремленье Вернуть любовь хоть на мгновенье…

ПРОМЕТЕЙ

Перевод И. Озеровой

К постели прикован я был своей, Всю ночь я бессильно метался в ней. Напрасный опять настает рассвет, И гриф на холме лучами согрет. Я вновь, подобно титанам, влюблен, К вечерней звезде иду на поклон, Но эта костлявая птица опять Желает прочность любви испытать. Ты, ревность, клюв орошая в крови, Свежую печень по-прежнему рви. Не улетай, хоть истерзан я весь, Коль та, что ко мне привлекла тебя, — здесь.

ХУАНУ [28] В ДЕНЬ ЗИМНЕГО СОЛНЦЕСТОЯНИЯ

Перевод В. Британишского

Есть повесть, и единственная повесть, Чтоб ты другим поведал, Ученый бард или младенец чудный; Лишь ей должны служить и стих и стиль, Те, что блестят порой В простых повествованьях, заблудившись. Опишешь ли все месяцы деревьев, Диковинных зверей, Птиц, что вещают волю Триединой? Иль Зодиак, что медленно кружится Под Северным Венцом, Тюрьмой всех истинных царей-героев? Вода, ковчег и женщина, и вновь Вода, ковчег, богиня: Царь-жертва вновь свершает, не колеблясь, Круг предназначенной ему судьбы, Двенадцать витязей призвав следить Свой звездный взлет и звездное паденье. Расскажешь ли о Деве среброликой, К чьим бедрам рыбы льнут? В левой руке богини — ветвь айвы, Пальчиком правой манит, улыбаясь. Как может царь спастись? По-царски за любовь он платит жизнью. Или о хаосе, родившем змея, В чьих кольцах — океан, В чью пасть герой, меч обнажая, прыгнет И в черных водах, в чаще тростника, Бьется три дня, три ночи, И воды изрыгнут его на берег? Падает снег, ухает ветер в трубах, А в бузине — сова, Страх, сердце сжав, ждет чаши круговой, Скорби, как искры, вверх летят, и стонет Рождественский огонь: Есть повесть, и единственная повесть. Представь богиню милостивой, мягкой, Но не забудь цветы, Что в октябре топтал свирепый вепрь. Белым, как пена, лбом она манила, Глаз голубым безумьем, Но все сбылось, что ею обещалось.

28

Хуан — сын поэта.

БЕЛАЯ БОГИНЯ [29]

Перевод И. Озеровой

Ее оскорбляют хитрец и святой, Когда середине

верны золотой. Но мы, неразумные, ищем ее В далеких краях, где жилище ее. Как эхо мы ищем ее, как мираж — Превыше всего этот замысел наш. Мы ищем достоинство в том, чтоб уйти, Чтоб выгода догм нас не сбила с пути. Проходим мы там, где вулканы и льды, И там, где ее исчезают следы, Мы грезим, придя к неприступной скале, О белом ее прокаженном челе, Глазах голубых и вишневых губах, Медовых — до бедер — ее волосах. Броженье весны в неокрепшем ростке Она завершит, словно мать, в лепестке. Ей птицы поют о весенней поре. Но даже в суровом седом ноябре Мы жаждем увидеть среди темноты Живое свеченье ее наготы. Жестокость забыта, коварство не в счет, Не знаем, где молния жизнь пресечет.

29

Белая богиня. — У Грейвза Белая Богиня — это многоликая богиня плодородия, главное божество на начальном этапе развития всех цивилизаций, в период матриархата. Потом богиню сменил бог разума, отвративший внимание людей от мира Природы. В этом Грейвз видит источник всех бед, унаследованных современным человечеством, и главная из них — отлучение поэта от богини, его настоящей Музы, и утрата первородного языка поэзии, который основывался на знании времен года и жизни Природы. Вновь обретя этот язык, поэзия воспоет рождение, жизнь, смерть и воскрешение умирающего и возрождающегося бога, которого поэт ассоциирует с собой.

ДИКИЙ ЦИКЛАМЕН

Перевод А. Сергеева

Спросила тихо: — Чем тебе помочь? — Я дал ей лист бумаги: — Нарисуй цветок! И, закусив губу, она склонилась — О, этот смуглый лоб! — над белою бумагой И мне нарисовала дикий цикламен, Майоркский, наш (сейчас еще зима), Чрезмерно пышный, — и с улыбкой Пустила мне по воздуху рисунок: — Не получилось! — Я же ощутил, Что комнату заполнил запах цикламена. Она ушла. Я спохватился вдруг, Что я хочу ее улыбкой улыбнуться И, как она, сверкнуть глазами… тщетно! Тут я забылся: у меня был жар, И врач ее впускал на пять минут.

РУБИН И АМЕТИСТ

Перевод А. Сергеева

Их две: одна добрее хлеба, Верна упрямцу-мужу, Другая мирры благовонней, Верна одной себе. Их две: одна добрее хлеба И не нарушит клятвы, Другая мирры благовонней И клятвы не дает. Одна так простодушно носит Рубин воды редчайшей, Что люди на него не смотрят, Сочтя его стекляшкой. Их две: одна добрее хлеба, Всех благородней в городе, Другая мирры благовонней И презирает почести. Ей грудь украсил аметист, И в нем такая даль, Что можно там бродпть часами — Бродить и заблудиться. Вокруг чела ее круги Описывает ласточка: И это женственности нпмб, Сокрытый от мужчин. Их две: одна добрее хлеба И выдержит все бури, Другая мирры благовонней, Все бури в ней самой.

БЕАТРИЧЕ И ДАНТЕ

Перевод А. Сергеева

Он, сумрачный поэт, в нее влюбился, Она, совсем дитя, в любовь влюбилась И стала светом всей судьбы поэта. Дитя, она невинно лепетала — Ей душу не смущали подозренья. Но женщина жестоко оскорбилась, Что из ее любви своей любовью Поэт без спроса создал целый мир — К своей бессмертной славе.

ТРАДИЦИОНАЛИСТ

Перевод А. Сергеева

Уважай упрямую непобедимость Того, кто верен традициям, — Его руки спокойны, но он Готов их сжать в кулаки, Чтобы дать отпор негодяю, И готов карабкаться в горы Иль шагать хоть неделю к морю. А если за ним шли чудеса — Как и за тобой, — они были Лишь поблажками возраста тем из мужчин, Какие и в наше время способны любить Настоящих женщин — таких, как ты.

СЕСИЛ ДЭЙ-ЛЬЮИС

Сесил Дэй-Льюис(1904–1972). — Родился в Ирландии, в семье священника. Принадлежал к группе так называемых «оксфордских поэтов», выступивших в 30-е годы и утверждавших гражданственность поэзии. Несмотря на тяготение преимущественно к пейзажной и любовной лирике, С. Дэй-Льюис и в годы после второй мировой войны не отказался от идеи активного вмешательства человека в окружающую жизнь. Стихи С. Дэй-Лыоиса отличаются внешней простотой и ясностью мысли. Последние книги поэта — «Калитка» (1962), «Комната» (1965), «Шепот корней» (1970). В 1968 г. С. Дэй-Льюис был удостоен почетного звания поэта-лауреата.