Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

ГИППОПОТАМ [17]

Перевод И. Кашкина

Когда это послание прочитано будет у вас, то распорядитесь, чтобы оно было прочитано и в Лаодикийской церкви…

(Послание апостола Павла к колоссянам, IV, 16)

Широкозадый гиппопотам Покоится в болоте; Пусть кажется он мощным нам, Он только кровь и плоть. Плоть, и кровь, и недолгий век, И, может быть, в печени камни; А Истинная Церковь не шатнется вовек. Ее Петр утвердил на камне [18] . В поисках пищи гиппо ревет, Что никто не оставил ренты; А Истинная Церковь и не моргнет — Сами плывут дивиденды. ’потам не может манго достать, Гиппо исходит потом; А Церковь не тужит: плоды собирать Станут черных рабов ее роты. В брачную пору гиппо сипит: Голос с натуги срывает; Церковь что день с амвона кричит, С богом себя обручает. Гиппопотамовы дни во сне, Ночью идет есть он; Неизъясним путь Господа мне [19] : Церковь спит и кормится вместе. Но вот воспрянул гиппопотам, Вознесся на крыльях из топей он, И ангелов хор встречал его там И осанн воскурял опиум. Агнца кровь омоет его [20] , И он преобразится, И вот уже в знак свершенья сего В сонм ангельский с арфой садится. И

вечно пребудет там, чист и бел, Приемля лобзания мучениц, А Истинную Церковь от грязных дел В болоте мирском будет пучить.

17

Гиппопотам. — Антирелигиозное стихотворение, написано в 1917 г. Бегемот — одно из средневековых обозначений дьявола. Существует предположение, что это стихотворение родилось как ответ-отрицание идеи «Гиппопотама» французского поэта Теофиля Готье (1811–1872). Эпиграф взят из послания, где апостол призывает верующих не поддаваться «небрежению о насыщении плоти», и указывает, что, хотя речь идет о церкви римско-католической, но сказанное относится и к другим церквам.

18

… утвердил на камне. — Иисус говорит Петру: «…и Я говорю тебе: ты Петр, и на сем камне Я создам церковь Мою, и врата ада не одолеют ея…» (От Матфея, XVI, 18).

19

… неизъясним путь Господа мне… — Парафраз первых строк из поэмы «Свет из тьмы» Уиллиама Каупера (1731–1800).

20

Агнца кровь омоет его… — Намек на стих «…они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца» (Откровение св. Иоанна, VII, 14).

ИСТ КОУКЕР [21]

Перевод А. Сергеева

I

В моем начале мой конец [22] . Один за другим [23] Дома возникают и рушатся, никнут и расширяются, Переносятся, сносятся, восстанавливаются или Вместо них — голое поле, фабрика или дорога. Старый камень в новое здание, старые бревна в новое пламя, Старое пламя в золу, а зола в землю, Которая снова плоть, покров и помет, Кости людей и скота, кукурузные стебли и листья. Дома живут, дома умирают [24] : есть время строить, И время жить, и время рождать, И время ветру трясти расхлябанное окно И панель, за которой бегает полевая мышь, И трясти лохмотья шпалеры с безмолвным девизом. В моем начале мой конец. На голое поле Искоса падает свет, образуя аллею, Темную ранним вечером из-за нависших ветвей, И ты отступаешь к ограде, когда проезжает повозка, И сама аллея тебя направляет к деревне, Угнетенной жарким гипнозом предгрозья. Раскаленный свет в душной дымке Не отражают, но поглощают серые камни. Георгины спят в пустой тишине. Дождись первой совы. Если ты подойдешь Голым полем не слишком близко, не слишком близко, Летней полночью ты услышишь Слабые отзвуки дудок и барабана И увидишь танцующих у костра — Сочетанье мужчины и женщины [25] В танце, провозглашающем брак, Достойное и приятное таинство. Парами, как подобает в супружестве, Держат друг друга за руки или запястья, Что означает согласие. Кружатся вкруг огня, Прыгают через костер или ведут хоровод, По-сельски степенно или по-сельски смешливо Вздымают и опускают тяжелые башмаки, Башмак — земля, башмак — перегной, Покой в земле нашедших покой, Питающих поле. В извечном ритме, Ритме танца и ритме жизни, Ритме года и звездного неба, Ритме удоев и урожаев, Ритме соитий мужа с женой И случки животных. В извечном ритме Башмаки подымаются и опускаются [26] . Еды и питья. Смрада и смерти. Восход прорезается, новый день Готовит жару и молчанье. На взморье рассветный ветер, Скользя, морщит волны. Я здесь, Или там, или где-то еще. В моем начале.

II

Зачем концу ноября нужны Приметы и потрясенья весны И возрожденное летнее пламя — Подснежники, плачущие под ногами, И алые мальвы, что в серую высь Слишком доверчиво вознеслись, И поздние розы в раннем снегу? Гром, грохоча, среди гроз несется, Как триумфальная колесница; В небе вспыхивают зарницы, Там Скорпион восстает на Солнце, Пока не зайдут и Луна и Солнце. Плачут кометы, летят Леониды, Горы и долы в вихре сраженья, В котором вспыхнет жадное пламя, А пламя будет сжигать планету Вплоть до последнего оледененья. Можно было сказать и так, но выйдет не очень точно: Иносказание в духе давно устаревшей поэтики, Которая обрекала на непосильную схватку Со словами и смыслами. Дело здесь не в поэзии. Повторяя мысль, подчеркнем: поэзию и не ждали. Какова же ценность желанного, много ли стоит Долгожданный покой, осенняя просветленность И мудрая старость? Быть может, нас обманули Или себя обманули тихоречивые старцы, Завещавшие нам лишь туман для обмана? Просветленность — всего лишь обдуманное тупоумие. Мудрость — всего лишь знание мертвых тайн, Бесполезных во мраке, в который всматривались, От которого отворачивались. Нам покажется, Что знание, выведенное из опыта, В лучшем случае наделено Весьма ограниченной ценностью. Знание — это единый и ложный образ, Но каждый миг происходит преображение, И в каждом миге новость и переоценка Всего, чем мы были. Для нас не обман — Лишь обман, который отныне безвреден. На полпути и не только на полпути, Весь путь в темном лесу, в чернике, У края обрыва, где негде поставить ногу, Где угрожают чудовища, и влекут огоньки, И стерегут наважденья. Поэтому говорите Не о мудрости стариков, но об их слабоумье, О том, как они страшатся страха и безрассудства, О том, как они страшатся владеть И принадлежать друг другу, другим или Богу. Мы можем достигнуть единственной мудрости, И это мудрость смирения: смирение бесконечно. Дома поглощены волнами моря. Танцоры все поглощены землей.

III

О, тьма, тьма, тьма. Все они уходят во тьму, В пустоты меж звезд, в пустоты уходят Пустые писатели, полководцы, банкиры, Пустые сановники, меценаты, правители, Столпы общества, председатели комитетов, Короли промышленности и подрядчики, И меркнут Солнце, Луна и «Готский альманах», И «Биржевая газета», и «Справочник директоров», И холодно чувство, и действовать нет оснований. И все мы уходим с ними на молчаливые похороны, Но никого не хороним, ибо некого хоронить. — Тише, — сказал я душе, — пусть тьма снизойдет на тебя, Это будет Господня тьма. — Как в театре, Гаснет свет перед сменою декораций, Гул за кулисами, тьма наступает на тьму, И мы знаем, что горы, и роща на заднике, И выпуклый яркий фасад уезжают прочь… Или в метро, когда поезд стоит между станций, И возникают догадки и медленно угасают, И ты видишь, как опустошаются лица, И нарастает страх оттого, что не о чем думать; Или когда под наркозом сознаешь, что ты без сознанья… — Тише, — сказал я душе. — Жди без надежды, Ибо надеемся мы не на то, что нам следует; жди без любви, Ибо любим мы тоже не то, что нам следует; есть еще вера, Но вера, любовь и надежда всегда в ожидании. Жди без мысли, ведь ты не созрел для мысли: И тьма станет светом, а неподвижность ритмом. Шепчи о бегущих потоках и зимних грозах. Невидимый дикий тмин, и дикая земляника, И смех в саду были иносказаньем восторга, Который поныне жив и всегда указует На муки рожденья и смерти. Вы говорите, Что я повторяюсь. Но я повторю. Повторить ли? Чтобы прийти оттуда, Где вас уже нет, сюда, где вас еще нет, Вам нужно идти по пути, где не встретишь восторга. Чтобы познать то, чего вы не знаете, Вам нужно идти по дороге невежества. Чтобы достичь то, чего у вас нет, Вам нужно идти по пути отречения. Чтобы стать не тем, кем вы были, Вам нужно идти по пути, на котором вас нет. И в вашем неведенье — ваше знание, И в вашем могуществе — ваша немощь, И в вашем доме вас нет никогда.

IV

Распятый врач стальным ножом Грозит гниющей части тела; Мы состраданье узнаём В кровоточащих пальцах, смело Берущихся за тайное святое дело. Здоровье наше — в нездоровье. Твердит сиделка чуть живая, Сидящая у изголовья, О нашей отлученности от рая, О том, что мы спасаемся, заболевая. Для

нас, больных, весь мир — больница, Которую содержит мот, Давно успевший разориться. Мы в ней умрем от отческих забот, Но никогда не выйдем из ее ворот. Озноб вздымается от ног, Жар стонет в проводах сознанья, Чтобы согреться, я продрог В чистилище, где огнь — одно названье, Поскольку пламя — роза, дым — благоуханье. Господню кровь привыкли пить, Привыкли есть Господню плоть: При этом продолжаем мнить, Что нашу плоть и кровь не побороть, И все же празднуем тот день, когда распят Господь.

V

Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие, Пожалуй, погубленное двадцатилетие entre deux guerres [27] , Пытаюсь учиться употреблению слов, и каждый раз Все начинаю заново для неизведанной неудачи, Ибо слова подчиняются лишь тогда, Когда выражаешь ненужное, или приходят на помощь, Когда не нужно. Итак, каждый приступ Есть новое начинание, набег на невыразимость С негодными средствами, которые иссякают В сумятице чувств, в беспорядке нерегулярных Отрядов эмоций. Страна же, которую хочешь Исследовать и покорить, давно открыта Однажды, дважды, множество раз — людьми, которых Превзойти невозможно — и незачем соревноваться, Когда следует только вернуть, что утрачено, И найдено, и утрачено снова и снова — в наши дни, Когда все осложнилось. А может, ни прибылей, ни утрат. Нам остаются попытки. Остальное не наше дело. Дом — то, откуда выходят в дорогу. Мы старимся, И мир становится все незнакомее, усложняются ритмы Жизни и умирания. Не раскаленный миг Без прошлого, сам по себе, без будущего, Но вся жизнь, горящая каждый миг, И не только жизнь какого-то человека, Но и древних камней с непрочтенными письменами. Есть время для вечера при сиянии звезд И время для вечера при электрической лампе (Со старым семейным альбомом). Любовь почти обретает себя, Когда здесь и теперь ничего не значат. Даже в старости надо исследовать мир, Безразлично, здесь или там. Наше дело — недвижный путь К иным ожиданьям, К соучастию и сопричастию. Сквозь тьму, холод, безлюдную пустоту Стонет волна, стонет ветер, огромное море, Альбатрос и дельфин. В моем конце — начало.

21

Ист Коукер. — Вторая часть «Четырех квартетов» (1943). Ист Коукер — название деревни в графстве Сомерсет, где предки Элиота жили около двухсот лет и откуда они в XVII в. эмигрировали в Америку.

22

В моем начале мой конец… — Перефразированный девиз Марии Стюарт, вышитый на драпировке ее трона: «В моем конце мое начало». Фраза также содержит намек па изречение греческого философа Гераклита (530(?)–470 гг. до и. э.): «Каждое мгновение есть конец и начало», и на положение французского философа-идеалиста Анри Бергсона (1859–1941): «Конец содержит в себе начало, откуда он возник».

23

… Один, за другим… и далее. — Эти строки перекликаются с постулатом Гераклита: «Все течет, все изменяется», — и с рассуждением о вечном изменении в главе первой Книги Екклезиаста, или Проповедника.

24

Дома живут, дома умирают… — Парафраз строк нз Книги Екклезиаста, III, 2–8.

25

Сочетанье мужчины и женщины… — Отрывок из философского трактата сэра Томаса Элиота «Правитель» (1531), ки. I, гл. 12.

26

Башмаки подымаются и опускаются… — Картина навеяна сценой из фантастического романа немецкого писателя Фридриха Герштеккера (1815–1872) «Гермельсхаузен»: путник набредает на деревню, которой дозволено жить лишь по одному дню в столетье. В конце этого дня веселый танец ее жителей заканчивается смертью.

27

Между двух войн ( франц.).

УИЛФРЕД ОУЭН

Перевод М. Зенкевича

Уилфред Оуэн(1893–1918). — Сын железнодорожного служащего. Учился в Лондонском университете. С самого начала первой мировой войны Оуэн служил в стрелковых частях, участвовал во многих военных операциях. Болезнь нервной системы послужила причиной его возвращения в Англию, где в госпитале он встретился с 3. Сассуном. В 1918 г. Оуэн вернулся на фронт, был награжден военным крестом и погиб за неделю до перемирия.

Уилфред Оуэн — крупнейший из «окопных поэтов». Изданные лишь в 1920 г., его стихи — горькое и гневное обличение ужасов войны, страстная защита права человека на жизнь. Поэзия Оуэна своим гуманистическим пафосом оказала влияние па английских поэтов 30-х годов (так называемая «школа Одена»). Включенные в том стихи У. Оуэна в переводе М. Зенкевича были опубликованы в «Антологии новой английской поэзии» (1937).

ЧАСОВОЙ

Мы заняли пустой блиндаж, и боши Устроили нам ад, снаряды в ряд Ложились, но не пробивали бреши. Дождь, водопадом сточным бурно пенясь, Развел по пояс топь, и скоро грязь Покрыла скользкой глиной скат ступенек. Остаток воздуха был затхл, дымясь От взрывов, и в нем прели испаренья Тех, кто здесь жил, оставив испражненья, А может, и тела… Мы скрылись там От взрывов, но один ворвался к нам, Глаза и свечи погрузив в потемки. И хлоп! бац! хлоп! Вдруг по ступенькам рухнул В топь тухлую, в густой водоворот Наш часовой; за ним ружье, обломки Гранат германских, брызги нечистот. Ожив, он плакал, как ребенок слаб; «О сэр, глаза! Я слеп! Ослеп! Ослеп!» Я приподнес свечу к глазам незрячим, Сказав, что если брезжит свет пятном, То он не слеп, и все пройдет потом. «Не вижу», — он рыдал и взглядом рачьим Таращился. Его оставив там, Другого я послал ему на смену, Велел найти носилки непременно, А сам пошел с обходом по постам. Другие в рвоте кровью истекали, Один же утонул в грязи и кале, — Все это кануло теперь во мрак. Но одного я не забуду: как, Прислушиваясь к стонам часового И к дрожи сломанных его зубов, Когда снаряды рушились и снова По крыше били, сотрясая ров, — Мы услыхали крик его: «Сейчас Я вижу свет!» Но свет давно погас.

ОТПЕВАНИЕ ОБРЕЧЕННОЙ ЮНОСТИ

Где звон по павшим, словно скот на бойне? Лишь рев чудовищный от канонад, Да пулеметы трескотней нестройной Отходную им второпях твердят. Колокола им не гудят издевкой, Не слышно пенья, лишь свирепый хор Снарядов завывает дикой спевкой, Да горны кличут их в пустой простор. Какие свечи им осветят ров? Не в их руках, в затмении их глаз Вдруг вспыхнут огоньки в последний раз. Бескровность лиц любимых — их покров. Взамен цветов — немая нежность грусти, И вечер шторы сумрачные спустит.

ЗИГФРИД САССУН

Зигфрид Сассун(1836–1967). — Родился в Кенте, учился в Мальборо и Кембридже. Участник первой мировой войны, офицер. Награжден военным крестом. Так же как У. Оуэн, принадлежит к группе «окопных поэтов». В 1917 г. З. Сассун заявил, что «цели, ради которых ведется война, не стоят стольких страданий». Стихи Зигфрида Сассуна английская критика назвала «взрывом раскаленного добела гнева». После войны З. Сассун занимался литературной критикой, издал несколько книг стихов, но лучшее, что создано им, относится к периоду первой мировой войны. Среди книг Сассуна можно назвать «Сатирические стихи» (1926), «Воспоминания молодого офицера» (1930), «Дорога к краху» (1933).

Первым переводчиком стихов 3. Сассуна на русский язык был М. Зенкевич.

УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ

Перевод Э. Шапиро

Затерянный в окопах средь болот, Он по настилу тащится и знает Лишь то, что залпом взорван небосвод, Когда из мрака хлещет дождь… Ступает Бессильно, грузно. И, как вспышка света, Вопрос: «Что может хуже быть, чем это?» Он видел, как средь обгорелых пней Бежали немцы, бледные, как тени. Там был один, с лицом земли темней, Он умолял, тряслись его колени… Мы, как свиней, их резали… «К чертям! Есть то, о чем ты не расскажешь там Отцу, который в тишине покоев Читает вслух о подвигах героев».

ДОЗОР В ТРАНШЕЯХ

Перевод Э. Шапиро

Разбуженный, продрогший, чуть живой, Я ощупью на пост проклятый свой Бреду в сырую, слякотную рань И слышу в тишине глухую брань В землянках копошащихся людей. Стой! Вот опять над линией траншей Снарядов грохот и в провалах тьмы Зарницы ужаса в полях, где мы Разбили бошей; в мерзлых, как могила, Окопах люди ждут, застыв, без сил. «Носилки где? Кого-нибудь убило?» Зачем здесь кто-то вновь огонь открыл?. И небо тусклых звезд над головой висит. Я пробужден от сна, а мой сосед убит.

МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА

Перевод М. Зенкевича

Сквайр гнал меня угрозою и лаской На фронт (при лорде Дарби). Там сквозь ад (У Пашендейля) брел я с перевязки, Хромая, в свой окоп, как вдруг снаряд В настил мостков ударил, и я в смрад И грязь упал и сгинул в жиже вязкой. Сквайр за обедней видит на стене Мерцающее позолотой имя. «Пал смертью славных» — это обо мне, Оно стоит всех ниже под другими. Два года, мучаясь в страде кровавой, Во Франции за сквайра дрался я; Был в отпуске, и вот судьба моя — Какой еще желать мне большей славы?