Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

НА СТАРЫХ СТАНЦИЯХ

Перевод Д. Сильвестрова

Близ невзрачных, обветшалых станций — Их мой поезд безвозвратно минул — Смутно видел я с больших дистанций Тех, кто, в путь собравшись, дом покинул. И сказать я мог бы без опаски Пред людьми, глядевшими на рельсы, Что давно уж длятся эти рейсы, Эта жизнь среди вагонной тряски; Что им всем неведомое бремя, — Города, мосты, моря и мысы Оставляет сзади, как кулисы, Весь в дыму и искрах поезд-время; Что и к ним придет пора вокзалов И слепые, темные туннели В молниях трагических сигналов, Когда я уже сойду у цели.

ЙОЗЕФ

ВАЙНХЕБЕР

Йозеф Вайнхебер(1892–1945). — Литературную деятельность начал в 1913 г., первый сборник стихотворений, «Одинокий», выпустил в 1920 г. Тонкий психологический лирик, в ранний и наиболее плодотворный период своей литературной деятельности находившийся под большим влиянием поэзии Гёльдерлина. Последние годы Вайнхебера характеризуются упадком дарования и политическими метаниями, приведшими его к самоубийству.

На русский язык переводится впервые.

ВПОЛГОЛОСА

Перевод Е. Витковского

Тьма царит в душе человека; видишь — это вечно. В сердце взгляни, терзайся страстью и стыдом и шепчи сквозь слезы вечером скорбным, вспомни перед сном все слова осенней ночи; все пути, все глухие тропы горемыки странника, боль и гибель нежности прошлой. Словно буря — скорби людские, словно звон далеких арф; но еще глубинней тот поток, что шепчет извне, вливаясь в недра земные. Сделай песнь из боли людской, — какая в мире песня сладостней и достойней? Словно видишь губы любимой в ранах, словно усмешка перед самой смертью. Величье чувства возрастает, грань преступая. Ибо в преступанье — святость и сила жертвы необходимой; будь блаженна, горькая чаша! Все же есть отрада в боли души. Но если ты опустошен — для тебя на лире дрогнут ли струны?

ЭРНСТ ВАЛЬДИНГЕР

Перевод В. Топорова

Эрнст Вальдингер(1896–1970). — Поэт и прозаик. Учился в Венском университете. Участник первой мировой войны. Дебютировал как поэт в 1919 г. (сборник «Призвание»). В 1938 г., из-за захвата Австрии гитлеровской Германией, вынужден был покинуть родину и эмигрировать в США; с 1947 г. — профессор германистики в Нью-Йорке; умер также в Нью-Йорке.

На русский язык переводится впервые.

КОМЕТА ГАЛЛЕЯ

Как смеялись мы в веселой Вене — Перед самой первой мировой — Над людьми с подзорною трубой, Ждавшими всемирных потрясений! Весть об истребленье поколений? Что вы! Предрассудок вековой! Ведь, когда летела над землей, Мы не знали, что живем в геенне. Мы забыли грохот орудийный, И не нами газ придуман был — Тот, что вскоре Францию душил. Мы забыли, от кого единый Род ведем — от Каина. И нет, Кроме нас, убийственных комет.

РАЗГОВОР С САМИМ СОБОЙ В НЬЮ-ЙОРКСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ САДУ

Мать с отцом немногого добились: вечерами — шли в ближайший сад, днем — трудились, бились и трудились, но был в душах мир и в доме лад. Ах, с окраин нет прямого хода тихим неудачникам наверх, было трудновато им в те годы, в тот блаженный беспечальный век. В Австрии, где приступы печали музыкой и страстью смягчены, ничего такого не искали, счастья неприметного полны, — счастья, суть которого — мгновенья на скамейке, вечером, в саду, без тоски, без страха, без смятенья, сонный взгляд на дальнюю звезду. Вспомнив это, усмехнулся сын. Он вздохнул, зайдя в нью-йоркский сад, на скамейке, вечером, один, ужасом изгнания объят. Мы, скитальцы, переплыли море, нам в пути гремел военный гром. Мать с отцом, вы много знали горя, сыновья, мы горя не сочтем. В городе чужие, мы чужды и отцам… Что с нашими отцами? Или мы — в галактике Беды? В мире, населенном мертвецами?

ТЕОДОР КРАМЕР

Теодор Крамер(1897–1958). —

Родился в семье сельского врача. Участник первой мировой войны, был тяжело ранен. Был библиотекарем, мелким служащим, рабочим, безработным. Выпустил десять сборников стихов (из них первый, «На дне», вышел в 1929 г., последний, «Хвала отчаянию», посмертно, в 1972 г.); в них, по данным венского «Теодор Крамер — архива», вошло менее двадцати процентов поэтического наследия Крамера. В 1939 г., после аншлюса Австрии, эмигрировал в Англию. В 1957 г. вернулся в Вену, где через несколько месяцев умер.

Как в случае с Георгом Траклем, настоящий интерес к творчеству Kpaмеpa возник лишь в последнее десятилетие (в одном лишь 1975 году в ГДР было издано две книги избранных стихов Крамера). На русском языке неоднократно печатался с 1938 г.

«Осенние ветры уныло…»

Перевод Е. Витковского

Осенние ветры уныло вздыхают, по сучьям хлеща, крошатся плоды чернобыла, взметаются споры хвоща, вращает затылком подсолнух в тяжелых натеках росы, и воздух разносит на волнах последнюю песню косы. Дрозды средь желтеющих листьев садятся на гроздья рябин, в проломах дорогу расчистив, ползут сорняки из лощин, молочною пеной туманов до края долина полна, в просторы воздушные канув, от кленов летят семена. Трещат пересохшие стручья, каштан осыпает плоды, дрожит шелковинка паучья над лужей стоячей воды, и в поле, пустом и просторном, в приливе осенней тоски взрываются облачком черным набухшие дождевики.

ВЕРНУВШИЕСЯ ИЗ ПЛЕНА

Перевод Е. Витковского

Разрешенье на жительство дал магистрат, и трава потемнела в лесу, как дерюга, — на окраину в эти весенние дни, взяв мотыги и заступы, вышли они, и от стука лопат загудела округа. Подрядившись, рубили строительный лес, сколотили на скорую руку заборы, — каша весело булькала в общем котле, и по склонам на грубой ничейной земле созревали бобы, огурцы, помидоры. Поселенцы возили на рынок салат и угрюмо глядели навстречу прохожим — только голод в глазах пламенел, как клеймо, им никто не помог — лишь копилось дерьмо, все сильнее смердевшее в месте отхожем. В перелоге уныло чернели стручки, корешки раскисали меж прелого дерна, на опушке бурел облетающий бук, — где-то в дальнем предместье ворочался плуг, но пропали без пользы упавшие зерна. И мороз наступил. В лесосеках опять подряжались они, чтоб остаться при деле, — пили вечером чай на древесном листу, и гармоника вздохи лила в темноту. Загнивали посевы, и гвозди ржавели.

ШАГИ

Перевод Е. Витковского

Вцепившись в набитый соломой тюфяк, я медленно гибну во тьме. Светло в коридоре, но в камере мрак, спокойно и тихо в тюрьме. Но кто-то не спит на втором этаже, и гулко звучат в тишине вперед — пять шагов, и в сторону — три, и пять — обратно к стене. Не медлят шаги, никуда не спешат, ни сбоя, ни паузы нет; был пуст по сегодняшний день каземат, в котором ты ходишь, сосед, — лишь нынче решений, ты после суда еще неспокоен, чужак, иль, может, навеки ты брошен сюда, и счета не ведает шаг? Вперед — пять шагов, и в сторону — три, и пять — обратно к стене. Мне ждать три недели — с зари до зари, двенадцать ушло, как во сне. Ну сделай же, сделай на миг перерыв, замри посреди темноты, — когда бы ты знал, как я стал терпелив — шагать и не вздумал бы ты. Но кто ты? Твой шаг превращается в гром, в мозгу воспаленном горя. Вскипает, рыдая, туман за окном, колеблется свет фонаря, — и, вставши, я делаю вместе с тобой — иначе не выдержать мне! — вперед — пять шагов, и в сторону — три, и пять — обратно к стене.