Западня
Шрифт:
Он посмотрел на меня. Его глаза пугают меня.
– Я так старался забыть эту ночь. Так старался! И мне почти это удалось. Знаете, я… человек ведь живет. Работает. Человек ведь не сидит целыми днями и не думает о том, что было. По крайней мере, не каждую минуту…
Он теряет нить, закрывает лицо руками, погружается в себя, но снова выныривает, берет себя в руки, продолжает.
– Эти двенадцать лет я не слонялся по свету с единственной мыслью в голове, что я убил девушку. Я…
Он сказал это. Руки у меня так задрожали, что пришлось прижать их к бедрам, чтобы хоть как-то унять эту дрожь. Он сказал это! Он сказал, что убил девушку.
Ленцен несколько раз глубоко вздохнул.
– Но ведь я сделал это. Сделал. И книга напомнила мне об этом. А я почти забыл. Почти.
Растерянно смотрю, как он снова опускает голову и закрывает лицо руками. Какой он маленький, и как он себя жалеет. Но вот Ленцен снова выпрямляется. Не знаю почему, но он, похоже, решил ответить на все мои вопросы. Возможно, думает, что все равно мне никто не поверит. Возможно, хочет выговориться. Возможно, наконец решился, потому что понимает: ему не представится другой возможности поговорить об этом.
Ну нет. Тут не сеанс психотерапии. И я не для этого сюда пришла, и он прекрасно знает об этом.
– Когда я понял, о чем написано в вашей книге, начал наводить справки. Понадобилось не больше десяти минут, чтобы выяснить, что вы – сестра Анны.
Он смотрит на меня, когда произносит имя Анны, словно пытается разглядеть ее черты в моем лице.
– Я должен был прийти, – спокойно говорит Ленцен.
– Хотели узнать, что у меня есть против вас?
– Я думал, что у вас ничего нет против меня. Иначе вы бы давно позвонили в полицию. Но не был уверен на сто процентов. Я должен был прийти.
Он снова смеется своим безрадостным смехом.
– Маленькая миленькая западня, – говорит он.
– Но вы пришли в нее не с голыми руками.
– Естественно. На кону стояло все. Абсолютно все.
Чувствую угрозу, которая кроется в этих его словах. Но не боюсь.
Интересно, расскажет, если спрошу, как все было? И спрашиваю:
– А откуда взялась музыка?
– Первый раз из маленького плеера в сумке фотографа. А второй – из моего второго смартфона. Не того, что лежал на столе.
Надо бы насторожиться, почему он так свободно отвечает на все мои вопросы, но я просто продолжаю:
– А как вам удалось втянуть в это фотографа?
Уголок рта Ленцена дергается, словно он хочет улыбнуться, но забыл, как это делается.
– Он был обязан мне кое-чем. Очень обязан. Я представил ему все как безобидный розыгрыш. Сумасшедшая писательница, которая никогда не покидает дома, немножко выйдет из себя, и мы получим суперинтервью. Но вы не думайте о нем плохо. Ему не нравилась эта затея. У него просто не было выбора.
Вспоминаю, какие натянутые отношения были между Ленценом и фотографом.
– А зачем вы вообще все это затеяли? – спрашиваю я. – Весь этот спектакль?
Ленцен вздыхает, смотрит в пол. Он похож на фокусника, у которого на глазах у всех из рукава посыпались крапленые карты.
– Я должен был действовать наверняка. Чтобы вы не пошли в полицию и не навели их на меня.
Понимаю. Посеять во мне сомнения – верный способ заставить меня молчать. Распиаренная писательница, которая никогда не выходит из дома. Одинокая, взбалмошная, психически неустойчивая, почти полностью изолированная. И Ленцен, серьезный, уравновешенный мужчина. Неудивительно, что я попалась на его удочку. Я ведь ожидала чего? Лжи и насилия. Что он будет запираться до последнего, что он, возможно, попытается меня убить. И уж никак не настоящего шоу, которое он устроил, с реквизитом, статистами, музыкальным сопровождением. Потрясающе! Разве можно до такого додуматься? И разве можно в такое поверить, расскажи я кому.
– Вы пытались убедить меня, будто я убила собственную сестру, – гневно говорю я.
Ленцен никак не реагирует.
– Откуда вы знали, что я могла клюнуть на это? – продолжаю я. – Откуда вы знали, что у нас с Анной не всегда все было ладно…
Я спотыкаюсь. Ответ для меня бесконечно мучителен.
– Вы с Анной говорили обо мне, – говорю я.
Ленцен кивает. Это как удар под дых.
– Что она говорила? – едва слышно спрашиваю я.
– Что вы постоянно ссорились, с самого детства. Были как лед и пламя. Что она считала вас своекорыстной, терпеть не могла ваших писательских притязаний. И что вы обзывали ее всезнайкой и – простите – маленькой дрянью, которая всеми вертит, как хочет.
Во рту у меня пересохло.
– Да если бы даже она мне ничего не рассказывала, – продолжает Ленцен. – Все сестры время от времени ненавидят друг друга. И любой, оставшийся в живых, чувствует вину перед погибшим.
Он пожимает плечами, словно хочет сказать, что подобные банальности общеизвестны.
Какое-то время мы молчим. Я пытаюсь собраться с мыслями. Он сидит, окутанный клубами сигаретного дыма.
– Что произошло в ту ночь? – спрашиваю я.
Ленцен курит. Ничего не говорит. Так долго, что начинаю опасаться, что он вообще никогда не ответит. Но он гасит сигарету и смотрит на меня.
– Август две тысячи второго, – говорит он. – Господи, как давно это было. В другой жизни.
Сдерживаю себя, чтобы не кивнуть в знак согласия. Это лето. Двенадцать лет назад. Анна еще жива. Я влюблена. Только что пришел первый литературный успех. На счете много денег. Успех моей третьей книги. Серебряная свадьба родителей. Лето, когда поженились Инна и Бьорн, гулянка на море, и мы все, голые и пьяные, вместе с молодоженами бежим ночью купаться. Другая жизнь.
Ленцен глубоко вздыхает. Кожей чувствую, как нагрелся телефон на моем теле, по-прежнему работающий на запись.
– Анна и я, мы… мы были знакомы чуть меньше года. Я уже стал отцом, заведующим редакцией, чувствовал, что я уже кто-то. Были, конечно, завистники, которые говорили, что я сделал карьеру только потому, что женился на девушке из семьи владельцев издательства. Мол, всеми успехами я обязан деньгам и влиянию жены. Но я знал, что это не так. Я хорошо делал свою работу. И я любил свою жену. И занимал свое место в жизни. Но тут влюбился в молодую девушку. Смешно, но такая вот банальная история. Мы скрывали наши отношения. Ей поначалу нравилась такая запретная любовь. Щекочет нервы. Я же с самого начала чувствовал, как это опасно. Несколько раз нас только чудом не застукал вместе ее приятель. Он чувствовал, что-то не то, ушел от нее. Но ей было все равно. А я боялся, что все откроется. Но бросить ее не мог. До известного времени.