Запах цветущего кедра
Шрифт:
— Пошли, — сказал Стас. — Что там?
Кавказец вёл его по кедрачу, стараясь держаться в луче фонаря, и заманивал всё дальше и дальше. С крон капало, и, судя по шуму, моросил мелкий дождь. Рассохин спугнул лосиху с телятами, затем несколько зайцев, попавших под свет, на которых пёс с проснувшимся охотничьим инстинктом даже внимания не обратил. Наконец ветер пахнул горькой вонью сырого пожарища, и впереди чуть посветлело.
И оттуда же послышался злобный гулкий лай.
Стас достал пистолет и передёрнул затвор. На краю кедровника он остановился и, не включая фонаря, осмотрелся. Впереди была когда-то разрубленная и
И вдруг отчётливо послышался отчаянный человеческий крик:
— Помогите!
Рассохин стал продираться сквозь заросли, подсвечивая фонарём, однако то и дело попадал в глубокие и старые противопожарные рытвины. А человек уже кричал и стонал почти безостановочно, как звуковой маяк. Оставалось несколько метров, когда в сполохах света показалась жердь, застрявшая между деревьев, и на ней — крестообразная фигура человека!
— Опа! — только и сказал Стас, мгновенно вспомнив распятого на Красной Прорве Скуратенко.
Это был здоровый, мордатый мужик лет под сорок, однако не измученный и не изъеденный гнусом. Физиономия красная, короткие волосы дыбом и вся верхняя одежда — в клочья. А пёс продолжал рвать его за штаны, даже когда Рассохин оказался рядом.
— Убери собаку! — заорал мужик. — Ну, что встал?! Он меня покусал!
На распятом оказался песочный камуфляж!
Стас поймал кавказца за ошейник и оттащил.
— Кто тебя так? — спросил с интересом.
— Не знаю! Освобождай! Давай, шевелись, руки затекли!
Одного накладного кармана на брюках не было, второй
болтался у колена, в прорехах зияло голое тело с запёкшейся кровью.
— У тебя связь есть с большой землёй?
Мужик гневно мотнул головой.
— Была связь! Всё отняли! Освобождай!
— Когда отняли?
— Утром ещё. Скоро сутки сижу... Режь верёвки!
— Что же ты, сволочь, МЧС не вызвал? Я же просил! Кричал: женщины тонут! Скажешь — не слышал?
— Слышал... Не имел права!
— Спасать не имел права?!
— Обнаруживать себя! Специфика службы... Убери пса! А если он бешеный?!
Рассохин оттолкнул пса, подошёл вплотную и посветил в лицо.
— Так вот, женщины утонули. Все! И теперь ты за это ответишь. Где второй?
Мордатый обвис на жерди.
— Мы выполняли инструкции, — вяло оправдался он. — Был приказ... Я действующий офицер ФСБ!
— Тем хуже. Где второй?!
— Там! — мотнул он головой в сторону лагеря. — Его тоже привязали.
– Кто?
— Не знаю! Нас захватили утром. Какие-то люди в камуфляже, бородатые...
Скуратенко распяли на жерди обыкновенными верёвками. Этот оказался прикручен сыромятными ремешками, причём умело, и берёзовая жердь была короче, толще, привязана с перевесом на одну сторону. Тяжёлый комель с крючьями сучков застрял в зарослях.
— Рассохин, ты обязан помочь нам! — вдруг заявил распятый. — Из-за тебя мы оказались здесь!
— Из-за меня?!
— Нет, но я знаю, кто ты. Всё о тебе знаю! Наши интересы совпадают. И ты обязан помогать!
— Я тебе ничем не обязан! — выразительно сказал Стас. — Надо было вызвать спасателей, когда тебя просили. А ты... Сорок душ!
— Но мы здесь пропадём! — возмутился он. — Рассохин! Ты что? Ты за это ответишь!
Стас развернулся и пошёл в кедровник.
— Рассохин! — понеслось вслед. — Напарнику помоги! Он хотел жердь переломить и вроде руку сломал!
Его напарник оказался метрах в сорока, поблизости от сгоревшего лагерного забора. Он сидел на пне, пристроив тяжёлый конец жерди в развилку берёзы, пришибленный, перепуганный: слышал весь разговор, ничего не просил и вопросов не задавал. Рассохин ощупал его притянутые намертво руки — кости были целыми, хотя левый локоть припух.
— Жердь тебе вместо шины, — одобрил Стас, — если перелом... Сиди, пока не срастётся.
— Неужели они погибли? — спросил тот. — Эй, погоди! Ты куда?
— Набирайся сил, — уже на ходу посоветовал Стас. — Вода спадёт — придётся женщин поднимать. И откачивать...
— Как — откачивать?
— На руках, как утопленников.
Стас позвал за собой пса и направился к схрону дальним путём, в обход зоны.
16
Можно было не гадать, кто изловчился, поймал и поставил на жердь двух здоровых, тренированных мужиков. Это не наглый, но худосочный Скуратенко — вооружённые и подготовленные офицеры. Сомнений не было: молчуны — и никто больше! Возможно, устраняли ненужных свидетелей своего пребывания на острове или мстили, например, за преследование, за прежние обиды, за погубленных женщин, наконец.
Значит, огнепальные где-то здесь, близко, всё отслеживают. А что если амазонки не погибли? Что если погорельцы спасли их?! Сняли с деревьев и увезли?..
Надежда была ещё утлой, призрачной: похитить одновременно сорок человек даже для молчунов невозможно. Это же надо по крайней мере сорок обласков, чтобы за один раз всех и вывезти. Такой флотилии на Карагаче никогда не бывало, да и на что им сразу столько невест? По всей реке погорельцев и два десятка едва ли наберётся, считая старых и малых. В самые лучшие времена, говорят, было всего-то несколько семей...
Впрочем, кто их когда считал?
А что если в тишине и покое, которые наконец-то наступили после закрытия прииска, молчуны размножились, их семьи разрослись, появились новые скиты? Невест же нынче в этих краях днём с огнём не сыщешь, женского лагеря нет, посёлки закрылись, население сбежалось в Усть-Карагаче, разъехалось по городам. Тут же, в общине, целый рассадник! И не только здесь: в ореховый сезон их развозят по всем кедровникам Карагача, откуда уворовать невесту ещё проще.
Но почему раньше не воровали? Матёрая бы сказала, если бы хоть одну похитили. Сама этого хотела — никто не прельстился.