Запах разума
Шрифт:
Лицин украшали себя, мир вокруг и нас. Развеселившиеся девушки надели ожерелье из каких-то гладких, переливающихся, как опалы, шариков на шею смутившемуся Калюжному; Виктор и Динька щеголяли в венках из светящихся цветов на отрастающих волосах. Мне Гзицино подарила совершенно фантастическое пончо, связанное из зелёных и золотых нитей, бусин, узелков, звёздочек и бахромы. Детвора, обычно бегающая почти нагишом, стала похожа на самоходные клумбочки.
Над фабрикой-кухней и окрестными постройками плыли ароматы готовящегося пира.
И в этой праздничной суете нам было тревожно, несмотря ни на что. Только у Цвика блестели глаза и кончик носа, он был радостно взвинчен, как и вся его родня, и болтал, не переставая, благоухая по всей ароматической гамме. Пытался соответствовать только Динька.
Когда нас позвали к виновнице торжества, у меня ощутимо стукнуло сердце. Я переглянулся с Виктором, который, по-моему, чувствовал ровно то же самое.
– Отвал башки, - сказал Виктор шёпотом, и мы вошли в здание, где ещё не были никогда.
Освещённый цветами коридор вёл в круглый зал, полный гостей. На возвышении, цветущая, как целый розовый куст, сидела госпожа Радзико в окружении своих фрейлин - и напротив неё на ложе из живого серебристого плюша полулежала Нганизо, нагишом, с белыми цветами в волосах, с выражением мечтательного ожидания. Чероди стоял на коленях у ложа, обнимая Нганизо за талию, и вылизывал её живот; он уже успел прилизать мелкую шёрстку на её теле дорожкой шириной в два пальца, ведущей от гениталий к сумке. Сумка Нганизо уже не выглядела плотно прижатой, словно её владелица расслабила мышцы, приоткрыв вход.
Гости расположились вокруг, среди них было полно детей - и именно детей больше всего и завораживало всё это действо. Все молчали, как мне показалось, почти благоговейно.
Госпожа Радзико чуть улыбнулась и жестом приказала нам приблизиться; мы подошли и встали у её кресла, как почётный караул.
Отвлёкшись на матриарха, я упустил первый миг появления малышки на свет. Понял только, что этот миг был абсолютно лишён и боли, и драматизма: когда я повернулся к Нганизо, новорождённый детёныш уже цеплялся лапками с булавочную головку за её светлую пушистую шерсть.
Откровенно говоря, я не ожидал такого зрелища.
Детёныш был удивительно крохотный, скорее зародыш, чем младенец - тёмно-красный и, кажется, полупрозрачный, длиной с большой палец руки, никак не больше; он словно состоял только из головки и лапок с микроскопическими пальцами. Приходилось поверить лицин на слово, что родилась именно девочка: определить это на глаз я бы не смог ни за что.
Несмотря на нереальную крохотность, младенец оказался вполне живым и очень целеустремлённым существом. Он вёл себя так, будто знал, куда ему надо попасть - и невероятно трудолюбиво, хватаясь лапками за шерстинки, полз вверх, к входу в сумку матери.
Все присутствующие затаили дыхание. Я ощутил, как горячо лицин желают новорождённому существу лёгкого пути - и вспомнил часто цитируемые строки местного классического стихотворения, которые перевёл с языка запахов как "Долгий путь приводит в Эдем". Это была аллегория жизненного пути, пути парня-бродяги в поисках нового дома и любви и пути новорождённого младенца по вылизанному отцом животу матери - к её сумке.
Чтобы преодолеть бесконечно тяжёлый путь в ладонь длиной, малышке пришлось потратить минуты три, никак не меньше - и когда она скрылась в сумке, за моей спиной вдруг шумно, облегчённо вздохнул Калюжный.
– Фу, блин!
– вырвалось у него, по-моему, из глубины души.
– Я уже переживать начал, ёлки!
И сделав три шага, прежде чем мы успели его остановить, Сергей присел на корточки рядом с Нганизо и Чероди.
– Слышь, - сказал он, безбожно мешая русские слова со словами лицин, - я тебя поздравляю, в натуре. Она будет крутая баба, боец, ёлки!
– и вытер вспотевший лоб ладонью.
Нганизо улыбнулась, блеснув влажными глазами, и нежно коснулась пальчиком его раскрасневшейся физиономии: тонкий ванильный аромат "видзин"-"безопасно" и зелёное свежее благоухание её благодарности.
Калюжный слегка смутился и, спохватившись, протянул руку Чероди, жестом "я тя понимаю, братан". Мы рассказывали Чероди о земном обычае пожимать руку - и он понял, коснулся руки Сергея и оставил на ней слишком сложное для Калюжного ароматическое послание. Там было что-то о братстве, любви, общности, радости и восхищении новой жизнью.
Калюжный в тщетной попытке его расшифровать внюхался в собственную ладонь, сморщился всем лицом, изо всех сил пытаясь не чихнуть - но всё-таки оглушительно чихнул, окончательно смутился и пробормотал:
– Ага. И тебе того же.
Его жест, глуповатый, но неожиданно искренний, развеселил всех. Девицы, щебеча, как стайка канареек, помогали Нганизо встать с ложа и накрывали её плетёной шалью в белых вязаных лотосах. Чероди обменивался ароматическими пожеланиями с парнями. Малыш, с ног до головы в голубеньких цветочках, напоминающих лобелию, застенчиво улыбаясь, подёргал Калюжного за брючину, а когда тот повернулся, протянул ему плод рдзи, похожий на земляничину-переросток. Госпожа Радзико изволили изъявить королевскую милость - от её сухонькой ладошки в комнате повеяло цветущим весенним лугом, а сказала она, если я верно понял: "Мои новые внучата потихоньку осваиваются и привыкают".
Только неугомонный Виктор вполголоса говорил Нгилану, отойдя с ним в сторонку:
– А чего ж вы не помогаете мелким-то? Трудно же дитю, сразу видно - у него ещё и ручек-то толком нету...
– Это чрезвычайно важный момент, - объяснил Нгилан.
– Движения младенца стимулируют его начать дышать самостоятельно, включают и нервную систему, и органы чувств.
– А!
– Виктор понимающе кивнул.
– Кроме того, - продолжал Нгилан, - кожный покров у младенца ещё не сформирован до конца - прикосновение руки взрослого может причинить ему боль, а без перчатки - даже химический ожог.